Первоначально казаки не вели семейного образа жизни. Женщин брали в набегах, не особо обременяя себя женами. Как отмечал В.Д. Сухоруков: «Юноша,  побежденный нежною страстью (редкий пример), был чужд их общества, и преследуем даже в самом кругу своих товарищей обидными упреками».
Описывая начало семейной жизни казаков в далекие годы, А.И. Ригельман в своем труде «История или повествование о донских козаках…» отмечал: «Сказывают, что когда стали посягать жен, то, по общему приговору, младенцов, родившихся у них, сперва в воду бросать установлено было, для того, чтоб оные отцов и матерей их не обременяли. Но потом обществом же приговорили, дабы мужескаго пола младенцов вживе оставляли, а женского роду в воду метали». Впоследствии же было решено всех младенцев оставлять, и растить их на благо общества.

Сурово? Да, сурово. Но жизнь была такой же суровой, беспощадной и к казакам. Постоянно жди набега от турок, татар, ногайцев, азовцев и тому подобных племен. Малыш или малолеток мог попасть к ним в плен. А там ничего хорошего ждать нельзя было. Турки бывало из малышей, малолетков начинали готовить янычар, элиту турецкого войска. Такой малыш, малолеток забывал свой край, своих родителей, а иногда становился и их убийцей при набеге. 
А женщин отправляли на невольничьи рынки.     

На что и ответ от казаков был зеркальным.

В старые времена большая часть казаков оставались холостыми, так, что в ином городке было не более одного или двух женатых.

Другим казакам жизнь женатых казаков зачастую нравилась. Они даже нянчили всем городком родившегося ребенка. Когда появлялся первый зубок у младенца, все с восторгом на это взирали.

Но, как бы то ни было, впоследствии у казака появлялось желание, чтобы понравившаяся женщина в его курене была рядом с ним. Тогда и стали оставлять их для проживания.

Обряд соединения двух судеб имел, как описывают, своеобразный характер: жених и невеста, согласившись на супружество, приходили вместе в круг на площадь, или в становую избу. Помолясь Богу, кланялись на все стороны и жених, назвав невесту по имени, говорил: «Ты будь мне жена». Невеста, поклонившись ему в ноги, отвечала, также называя по имени: «А ты будь мне муж». После этого жених и невеста целовали друг друга и принимали поздравления. После этого обряда их союз становился законным.

Эти простые брачные обряды соблюдались очень строго. Сожительство без выполнения описанного обряда порою наказывалось лишением жизни, ибо считалось у донских казаков прелюбодеянием. Измена жены отождествлялась с тягчайшим преступлением. Даже легкий флирт со стороны женщины не допускался суровыми нравами донцов.

Власть мужа над супругой ничем не лимитировалась. Это являлось одной из черт народного духа. Женщины в своей жизни ограничивались кругом семьи и редкими знакомствами с соседками, не имея права участвовать в беседах и делах мужчин. Было принято, чтобы женщина уступала дорогу казаку. Так в разлив Дона или ненастную погоду в Черкасске, казачка уступала дорогу казаку, даже если ей приходилось сходить с мостков в воду. Она же была обязана кланяться каждому пожилому мужчине в пояс.

Как легко заключались браки, так легко они и расторгались. Муж выводил жену, которая ему по каким-то причинам не подошла на круг, и объявлял: «Атаманы молодцы! Она была мне услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж».

Здесь же на кругу, ее мог взять в жены другой казак, прикрыв ее полою своего зипуна, и объявив, называя по имени: «Ты будь мне жена» и далее в том же порядке, приведенном выше.  

В первой половине XVIII века семейно-брачные отношения донцов претерпевают существенные изменения. Обряд бракосочетания стал совершаться, прежде всего по церковному уставу. Казак уже не мог развестись с женой, сказав на кругу: «Она мне не жена, а я ей не муж».

20 сентября 1745 г. на Дон пришла грамота Елизаветы Петровны, в которой казакам запрещалось «…жениться о живых жен и больше 4 раз».

Со временем меняется и положение женщины-казачки. Она из рабыни, игрушки в руках казака превращается в почти равноправного члена казачьего общества. Она выступает как хранительница и защитница домашнего очага, и это вполне естественно, поскольку казак большую часть своей жизни проводил вне дома. Постепенно на Дону формируется тип женщины, берущей на себя заботу о семье, ее благополучии, энергично занимающейся хозяйством, способной защитить свой дом от любых посягательств. Черты такой женщины открылись при Азовском осадном сидении. В 1641 году 800 казачек в Азове помогали мужчинам оборонять крепость от турок и крымских татар, перенося все тяготы осадной жизни.

А при нападении врагов на городок казачка снимала со стены мужнину саблю и ружье и дралась насмерть, защищая детей или давая им возможность убежать. А сколько в XVI-XVIII вв. встречается упоминаний о нападениях степняков на донские городки? Если мужчины были дома, казачки укрывали детей и скот, выступали «вспомогательной силой», заряжая ружья, помогая ремонтировать укрепления, тушить огонь, перевязывая раненых. А коли главный защитник семьи отсутствует или уже пал, сама казачка становилась защитницей. Рынки Крыма и Тамани были переполнены полоненными, но из казачьих городков хищники угоняли только детей и совсем юных девушек. Казачки в плен не сдавались, зная, что их ожидает, сражались до конца. И мужей ждать умели как никто другой. В походы казаки уходили на годы, часто с одной войны на другую, вернутся ли - неизвестно. А казачки ждали.

А каково было жене, матери, ожидающей своего мужа, сына с поля битвы? Услышав о возвращении своих родных, выходили они встречать их на околицу хутора. Первые слова при встрече были обращены к лошади, на которой казак вернулся: «Спаси тебя Христос, милая лошадушка! Носила ты моего сыночка родимого, служила ему верно, товарищем была и целым принесла ко мне назад...»

С годами казачки получали все больше гражданских прав. Пожилые хозяйки даже могли теперь свободно высказываться на собраниях мужчин, но этим правом они не злоупотребляли.

Жены казачьей старшИны любили повеселиться в кругу своих соседок, которых охотно приглашали к себе домой. На таких женских собраниях пленная турчанка подносила гостьям на большом подносе сладкий мед, а хозяйка, держа в одной руке стакан, а другою взявшись под бок, в желтых туфлях, пристукивала каблуками, припевая: «…туфли к милому глядят, полюбить его хотят». Хоть какое-то развлечение…

Девушки пользовались еще меньшею свободою. До 13 лет они играли в одни игры с мальчишками, постигая некоторые военные премудрости, например, езду на лошади, стрельба из ружей. Как только девушке исполнялось 13 лет, она не могла появиться на улице без сопровождения бабушки, нянюшки, матушки. Только на свадьбах девушка могла присутствовать с парнями. Остальное время она проводила дома, смотря за кухней, и постигая азы домашнего хозяйства, особенно шитья. Считалось престижным получить прозвище чеберки (мастерица), дававшееся умелым девушкам.

Но и в шитье не большого разнообразия: нужно было уметь сшить кубелек (кубелёк) (род халата с высокой талией, до локтя узкие рукава из шелковой или шерстяной ткани, с застежкой на мелких пуговицах до талии). 

Мастерством считалось выстегать узорами одеяло или кафтан, выстрочить ожерелок кривым танком (танок по-малороссийски танец), бурсачками, разводами и прочее. Все это швейное искусство перенималось от татарок и турчанок. На среднем Дону девушки учились прясть шерсть, пух, вязали из овечьей шерсти варежки, носки, пояса, а из козьего пуха платки.

Некоторые девушки учились читать акафисты и каноны по церковным книгам. Писать девиц не учили, опасаясь, что они заведут переписку с мужчинами.

По вечерам девушки прогуливались по крыльцу своего куреня, но, завидев молодого мужчину, тут же скрывались в комнаты.

Когда несколько девушек собиралось вместе, то затевали игры, пели и плясали под варган (язычковый самозвучащий инструмент). 

Варган, как музыкальный инструмент был в почете у восточных народов. В свое время перенят казаками. В последнее время среди казаков не слышен.

На этом видео представлено звучание варгана.

Кроме того, пели и плясали под гребешок. А кто из современников не извлекал звуки из расчески и папиросной бумаги?

Каждое воскресенье и в праздники ходили они в нарядном платье вместе с бабушками или нянюшками к заутрене, к обедне и к вечерне.

Здесь речь идет о начале XVIII века. Стоит сказать, что казаки были музыкальным народом. В более позднее время основным музыкальным инструментом среди них стала гармонь. Они были разного размера, разного звучания. Были среди казаков виртуозы игры на этом музыкальном инструменте. В ходу была также балалайка, гитара, бубен и некоторые другие инструменты. Мой дед, Ераст Егорович Парамонов, казак хутора Нижняя Бузиновка, Второго Донского Округа виртуозно играл на гармони под названием «Черепашка». 

Его дети, мой отец и дядья, играли на гармони с малых лет, позже на баяне, балалайке. Играли в молодости они на свадьбах и разных гулянках. В зрелые годы играли для души.

В эти годы молодежь, особенно в зимнее время, собиралась у кого-нибудь в гостях попеть и поплясать под гармонь.

Но вернемся в начало XVIII века. В зимнее время девушки катались по льду на ногах. Это тоже было развлечением. Никто не задерживался на улице допоздна. Иначе после можно было услышать множество упреков.

Бытописатель донского края В.Д. Сухороков о казачках Дона в начале XVIII века писал: «Представьте красавиц роскошной Азии, смешанные вместе черты черкешенок, турчанок, татарок, русских и тогда получите общее понятие о красоте обитательниц Дона, пламенные черные глаза, щеки полные свежей жизни, величайшая опрятность и чистота в одежде, составляют собственность наших девушек. Они, как и все женщины, любили наряды, и также как и русские барыни того времени, румянились, когда выходили в церковь или в гости».

Исследователи донской жизни прошлых лет изображали женщину казачку. Взглянем на этот рисунок из труда А.И. Ригельмана. 

Мы видим уверенную в своих действиях казачку - женщину верховьев Дона с крепкими ногами, одна нога которой на берегу, а другая – в лодке. Уверенно держит в руках весло. В подол платья сложила пойманную рыбу. Она рыбачка, ей воды реки родны. Лодочка, на которой стоит ее нога, мала, но это от того, что казачка велика, велика в своих трудах не только на воде, но и на земле.

А на этом рисунке девушка верхней и средней части Дона в праздничном наряде. 

Приведу несколько рисунков казачек в праздничной одежде. Глядя на это убранство, можно сказать, что настоящие барыни. 

А на этом рисунке казачка нижнего Дона в повседневном одеянии. 

А так донскую казачку изобразил Георги. 

Из его описания: «Женщины одеваются в длинные и широкие штаны, большею частью бумажные; рубахи у них расстроченные по воротникам разноцветными шелками, или бумагою. В прочем все одеяние их, даже головного убора, во всем походит на обыкновенное русское. На шее носят на пронизках много золотых монет, которыми вся грудь бывает покрыта. Замужние надевают на головы кичку, полумесяцу подобные, или же повойники из разных тканей, обложенные позументами золотыми. Ежедневный же их головной убор составляет платок повязанный. Многие, особенно генеральские и штаб-офицерские жены ныне начали одеваться в немецкие модные наряды. Девки имеют голову не покрытую; волосы заплетают в косу, на чело же надевают повязку узенькую или широкую, выложенную позументами и жемчугом с множеством висящих сзади шнурков, унизанных кораллами, монетами и побрякушками; на шее носят кораллы, бусы и монеты с жемчугом на пронизках. Многие, даже и зажиточные, летом ходят босые; надевают на босу ногу туфли или полусапоги из сафьяна разных цветов; башмаков же, особенно с закаблучьями, редко, или вовсе почти, особенно простые не носят».

Строгое одиночество женщин постепенно ослабевало. Они стали выходить просто прогуляться на улицу. 

Любили они и посидеть около рундука (помост, от которого начиналась лестница ко входу в курень) или на крыльце.

В праздничные дни пели песни. На среднем Дону о таком хоровом пении говорили: «Дишканят». Это слово, по всей вероятности, произошло от слова дискант – многоголосое пение. 

Собираясь на улице посидеть, казачки, завидев пожилого казака, при его приближении, поднимались, кланялись в пояс и садились только после его удаления на некоторое расстояние.

Жизнь казачек не была столь сусальной. Был тяжкий труд на благо семьи. Нужно было содержать хозяйство, оставленное мужем при уходе на службу или на войну. А это было нелегко.

Они и возделывали поля, огороды, бахчи, виноградники, ходили за скотиной, это они вырастили пышные сады, в которых утопали станицы. Они собирали урожай, пекли хлеб, делали заготовки на зиму, стряпали, обшивали всю семью, растили детей, ткали, вязали, могли и хворобы лечить, и курень подправить. 

Стригли овец по весне. 

Казачка была не только неутомимой труженицей, но и организатором. Номинально руководил большим семейным коллективом. Глава семейства старик-дед, но не все казаки доживали до седин. Дед мог быть уже и недееспособным, инвалидом. И работу по хозяйству организовывали бабки, матери, жены казаков. Распределяли домашних, кому, чем заниматься, если нужно, нанимали работников и руководили ими. Казачки умели и торговать, чтобы часть продукции обратить в деньги и приобрести необходимое.

Поле забирало все силы. Надо было участвовать в его обработке, собирать и сохранять урожай. Заготавливать сено для скотины и другие работы, например, заготовить топливо на зиму. А основное топливо кизяки, т.к. деревья рубить нельзя. 

Проживая в доме свекра, нужно было угождать родне мужа. Особенно любят приглядывать за ней золовки, сестры мужа. Придираются по поводу и без повода – не так сделала, не туда пошла, не там стала, не так приготовила. Не дает покоя и свекровь «злая и ненавистная» – все плохо: и это не так, и то нехорошо, и дети озорные да крикливые.

Свекор, если еще крепок, то и зажмет бывало сноху на базу, что никуда не скрыться. Снохачество на Дону (сожительство свекра с женой сына) было не редким явлением.

А если свекор потерял свое здоровье на государевой службе, то нужно и снохе ухаживать за ним.

В путевых заметках Сергея Филиппова «Поволжье, Дон и Кавказ», изданной в 1887 году, он так описывает положение казачки: «Растет она себе привольно, среди своих широких степей. Кроме власти матери, далеко впрочем не деспотичной, она ничем не стеснена. Отца видит редко, потому что он на службе, а в короткие промежутки домового отдыха занимается хозяйством или в обществе друзей. Братья чуть подросли - к стаду в поле или в училище, а достигши совершеннолетия, - туда же на службу. Все ее общество - общество ее подруг. Все ее занятия - помогать матери возле дома; в огороде и на поле - немного работы, да и та у мало-мальски зажиточной хозяйки отбывается наймом. Выросла она, для нее имеется жених. Донцы не отпускают своих молодых казаков на службу в дальнюю сторону холостыми. Перед походом, хотя бы за неделю, женят молодого казака. Вот он оставил отцовский кров, родителей, молодую жену и поехал, Бог знает куда, на службу. Через три года вернется он опять, но жена оставайся все это время одна, как знаешь. Не одну ночь проплачет бедная женщина, пока время возьмет свое; она - мать, у ней - сыновья! Дорога их известна. Дочери вступят в ее колею. Этот семейный строй создает скорее одностороннюю внешность со всеми вытекающими, отсюда последствиями. И донская женщина силою вещей должна была подчиниться им…

Что же осталось для донской женщины, при всей неудовлетворительности внутреннего содержания, как не одна внешность... Неудивительно, что она отдалась ей вполне. Она любит рядиться, хотя бы в пище отказывать себе, любит чистоту в доме, но это скорее для внешности. Ея коротенькая кровать - наследство после прабабки; спать на ней нельзя, - дольше сохранится. Донская женщина не доросла еще до труда, выпавшего на долю сознающей свое значение развитой женщины, и не понимает труда, доставшегося в удел простой великорусской женщине. И едва ли был бы по силам ей одной этот труд. Зато она и не особенно привязана к нему. Куда же время девать? Вся обстановка донской женщины способствует развитию в ней силы характера и воли; муж ее - это гость, она - хозяйка. Это чувство сказывается во всем. Муж хозяин только в минуты самолюбия, но эти минуты обходятся иногда ему не дешево… мы видим, что в казачьем сословии относительно совершается более убийств (1867 год), чем в остальных сословиях, и еще следует особенно заметить, что большая часть этих убийств были совершены казачками: так, из 80 убийств (всего числа) - 43 приходится на долю казачек. Желая объяснить причины подобного явления, я перечитал несколько уголовных дел о судимых за убийство и не мог не заметить, что почти все убийства были совершены в казачьем сословии вследствие семейных раздоров и несогласий. Из 22 уголовных дел об убийстве видно, что побудительные причины к преступлению в казачьем сословии были двух, родов: 1) нарушение супружеской верности, большею частью со стороны жены во время нахождения мужа на службе, и 2) несогласие между супругами, как следствие недобровольного вступления в брак, без искреннего согласия вступающих.  Вот что такое донская казачка, каково ее воспитание и условия, в которых проходит ее жизнь!»

Ну, а другая сторона жизни казачки - муж ушел на службу – жена становится жалмеркой. Тут уже на нее смотрят иначе. Да и ей тоскливо и одиноко в семье мужа. Где найти защиту, с кем поговорить, кто утешит? Тут казак какой подвернется, со словами ласковыми… Если устоит – откажет, то ворота дегтем могут вымазать. Позор на весь хутор.

Донской писатель Федор Крюков в повестях «Казачка», «Офицерша», показывая прегрешение казачек показывает их тоску от одиночества, когда муж на службе. Молодая красивая казачка Наталья Нечаева в повести «Казачка», приехавшему на каникулы на хутор студенту жалуется на свою жизнь на хуторе, рассказывая о своем прегрешении: «А за чем гналась? … И глупа же, неразумная я была!.. думала счастьице найтить. Сердце потешить!.. Слова не с кем было сказать... все ночи одна просижу, все думушки одна передумаю... Вот и налетела! Вашему брату что? сорвал да удрал... Да еще славу проложит, подлец! А нашей сестре - слезы... наплачешься, нарыдаешься... Ну, да теперь тужить нечего, - встряхнув решительно головой, сказала она. - Кутнула раз, и рога в землю! Двум смертям не бывать, одной - не миновать! Так, что ли, односум? - задорно улыбаясь и близко наклонясь к нему, воскликнула она. - Лучше не думать! Пусть будет, что будет, а будет, что Бог даст... Придут служивые через месяц, и мой муженек на машине прилетит... Выйду на степь, встречу, в ножки ему поклонюсь... Либо уж скажу ему все, пускай из пистоля застрелит... пропадай ты, жизнь! Чтобы сразу! а?.. А то летось Рудин, казак, пришел из полка, а жена тяжелая... До полусмерти засек плетью, и никто не заступился!.. Да толку-то! Не все ли одно? Смуглое лицо ее, продолговатое, южного типа, с тонким прямым носом, с тонкими черными бровями и глазами, опушенными длинными темными ресницами, было особенно красиво своей улыбкой… Нет, верно! - так же горячо и убежденно возразила Наталья. - Все истинно! Я знаю, за что пропадаю: за свою гордость и пропадаю... Все такие же, как я, да ничего, горя мало: перенесли, покорилась... А я не могу покориться... Перенесть не могу, ежели кто попрекнет мне или посмеется, или страмить станет! Муж бить будет, это куда ни шло - переносно, а ежели кто со стороны ширнет в глаза, легче помереть!»

Финал повести - повесилась казачка Наталья Нечаева.

В повести «Офицерша» показана история Варвары, жены казака, дослужившегося до офицерского чина: «И улица, которую так любила Варвара, стала уже не такой веселой, вольной, приманчивой, как прежде. Приходилось держать себя соответственно новому рангу, не ронять достоинства офицерши. Пришлось проститься с песнями, играми, вольными шутками и барахтаньем, с звонкими затрещинами, которые любила она раздавать развязным ухаживателям на улице. Казаки по-прежнему звали ее жалмеркой. Наиболее предприимчивые, по-старому, пробовали зажать ее в уголку и потискать, обнять, шептать свои всегда одинаковые и всегда интересные признания и мольбы. Но она уже не могла позволять этой вольности, как прежде, и приходилось держаться в сторонке от веселого, тесно сбитого в звонкоголосую кучу хоровода или совсем уходить домой... Но самое ужасное, самое непереносимое, к земле придавливающее было то, в чем Варвара долго боялась сознаться себе, но что чувствовала и знала неопровержимо: уже два месяца, как она забеременела… Тут, в веселой неустанной толкотне, колыханье, барахтанье, в крике веселом, в тесной близости, когда чужие руки с дерзкой вольностью как бы мимоходом охватывают шею и, в упор сближаясь, заглядывают в лицо веселые и наглые глаза, безусые и бородатые люди шепчут вздор знакомый и всегда приятный, - тут забывалось грызущее горе, и страх, и скучное благоразумие, - кружилась голова и один лишь голос звучал: «Хоть час, да мой!..»

Все закончилось тем, что Варвара избавилась от беременности, и жизнь продолжалась со своими хлопотами. По прибытии мужа в отпуск, в первый же день, напившись пьяным, муж заявил ей: «Я-а, голубушка моя, знаю! - грозя пальцем, сказал он нараспев тонким голосом. На одно мгновение мелькнула у ней тревожная мысль: неужели знает? И сейчас же она заставила себя взглянуть прямо в эти пьяные, влажные, остеклевшие глаза. «Нет, не знает», - решила она твердо и уверенно. И уже спокойно и смело глядела ему в лицо… глядела в его гладкое, пьяное лицо с расплывающимся носом и сизым подбородком, не страшное, несмотря на свое грозное выражение. И улыбалась. Но странною болью щемило сердце... «Вот и все... Вот и конец...» - бессвязно говорил кто-то невидимый, стоящий рядом. И было так жаль всего, что промелькнуло в эти короткие годы ее вольной, молодой жизни, всех мимолетных грешных радостей и сладкой тоски, и томлений, и беззаботной, бездумной жажды увлечений. Забыто было темное, горькое, страшное, - страшней казалась новая полоса с ее сухотой, подчиненностью, неизбежными взысканиями, бранью, побоями... Кончился милый праздник молодости... Пришли будни...»

Вместе с тем, казачка, выданная насильно замуж, без ее согласия, в будущем может не простить этого мужу. Вспомним Аксинью из романа М.А. Шолохова «Тихий Дон».

Жены убивали своих ненавистных мужей. Сохранились песни тех лет. Вот одна из них.

Деревня, деревня – четыре двора,
Четыре двора, из ворот в ворота;
Пятый двор - живет милый мой,
Далече живет, часты вести подает,
Вести подает, человечка шлет,
А я молода, игреливая была,
Прялочку взяла, на сиделочку пошла;
Прясти не пряла, всю ночь провела:
Прялочку под лавочку, сама с милым легла.
Куры запели, я ляжу, ляжу, ляжу!
Другие запели, не думала вставать;
Третьи запели, заря занялась,
Заря занялась, я домой убралась.
Пришла ко двору, старый ходит по двору:
«Где ж ты была, где погуливала?»
«Старый враг, тебе выслепило;
Я на печке спала, я на войлочке,
К стене лицом, к тебе ребрушком,
Ребрушком перевертушком».
А я молода все догадлива была,
Веревочку сама свила,
Старому на шею надела,
Милому конец в окно подала:
«Милый потяни, душа радость потяни!»
Милый потянул, старый ноги протянул;
Руками мотает, будто чешется,
Зубы оскалил, будто дражнится,
Слюни распустил, будто бесится.

Так и убит ненавистный муж, не дающий жене вольно гулять.

Но есть и обратная картина, когда муж убивал жену за измену. На эту тему тоже есть песня и не одна. 

Один из казаков наездник лихой
Он году не живши с женой молодой
Любя ее страстно и страстно любим,
Был должен расстаться с блаженством своим.
Прощаясь с женою, сказал: «Будь верна!»
«Верна до могилы!» - сказала жена.
Три года за родину бился с врагом,
Разил супостата копьем и мечем,
Бесстрашный наездник; всегда впереди:
Свидетели раны и все на груди…
Окончились битвы, он едет домой,
Все страстный, все верный жене молодой.
Уже достигает родных берегов
И видит на встречу идущих отцов.
Казак обнимает отца своего.
Но в тайной печали он видит его…
Поведай, родимый, поведай ты мне
О матери милой, о милой жене!
Старик отвечает: здорова семья,
Но сын мой случилась беда у тебя:
Тебе изменила младая жена,
Зато от печали иссохла она.
Раскаянье видя, простили мы ей;
Прости ее, сын мой, мы просим об ней!
Ни слова ответа, идет он с отцом
И вот уже входит в родительский дом.
Упала на грудь его матерь в слезах,
Жена молодая лежала в ногах.
Он мать обнимает, иконам святым
Как быть помолился с поклоном земным.
Вдруг сабля взвилася могучей рукой,
Глава покатилась жены молодой!
Безмолвно он голову тихо берет
И молча к народу на площадь несет.
Свое преступленье он всем объявил
И требовал казни, и казнь получил.

То, что приведено выше, крайности. Зачастую казаки, вернувшиеся со службы, зная, что жена изменила, прощали это. Говорили ей - больше не греши! Так как знали, что сами они не были идеальны. Жизнь продолжалась. Разговоры на хуторе постепенно утихали, все забывалось. Ребенок, прижитый ненароком, становился полноправным членом семьи.

И жили они в дальнейшем на радость людям, почитая и уважая, друг друга. 

И на всех фотографиях тех лет стоит жена сбоку от сидящего казака, положив руку на плече, показывая готовность поддержать и помочь как в дни мирной, так и военной жизни… И глядят они на нас потомков, как бы вопрошая – на что мы годны? И в то же время поддерживая, показывая - вот какими мы были… Наши предки многое перенесли, многое пережили…

А в одном из трудов попалась эта заметка, которой хочу завершить эту часть повествования. 

«Задолго до девицы-улана Дуровой прославилась донская казачка Прасковья Куркина. По преданиям она была молодой симпатичной вдовушкой из станицы Нагавской и вела не очень строгий образ жизни. Однажды, в 1792 году, учинила пожар, за что, по казачьим законам, ее ждало суровое наказание. Но Прасковья скрылась. Переоделась в мужскую одежду, взяла оружие - вероятно, оставшееся от супруга, оседлала лошадь и направилась на польскую войну. Выдала себя за мужчину и вступила в казачий полк Балабина. Участвовала в боях, была ранена, за неоднократные отличия получила чин урядника. Хотя остается сомнительным, как же казаки ее не раскусили. В отличие от офицерши Дуровой, казачка крепостных денщиков не имела, и при первом же купании коней правда должна была открыться. Скорее, все же знали, да помалкивали. И, наверное, не случайно полковник Балабин взял «казака Куркина» к себе ординарцем. Но воевала Прасковья храбро, была произведена в хорунжие, а потом и в сотники. После войны в 1794 году вернулась в станицу, и о прежних прегрешениях больше не вспоминали, весь Дон признал ее героиней».

На этом пока остановимся. Продолжение следует

Фотографии и другой изобразительный материал из общедоступных источников.

Ю. Парамонов

Источники.

Georgi Johann Gottlied. Описание всех обитающих в Российском государстве народов и их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, вероисповеданий и прочих достопамятностей. Часть IV. Санкт-Петербург, 1799 г.
А.И. Ригельман «История или повествование о донских козаках…». Москва, 1846 г.
В.Д. Сухоруков. Статистическое описание земли Донских казаков, составленное в 1822-32 годах. Новочеркасск, 1891 г.
С. Номикосов. Статистическое описание Области Войска Донского. Новочеркасск, 1884 г.
П. Краснов. История Войска Донского. Картины былого Тихого Дона
А. Савельев. Трехсотлетие войска Донского. 1570-1870 г. Очерки из истории донских казаков. Санкт-Петербург, 1870 г.
Федор Крюков. «Казачка», «Офицерша».
И.А. Андреев. Материалы для истории Войска Донского. Новочеркасск, 1886 г.
Евграф Савельев. История казачества с древнейших времен до конца XVIII века. Историческое исследование в трех частях. http://passion-don.org/index.html
Википедия