С падением станицы Егорлыкской у командования Красной армией появилась твердая уверенность в том, что дни ВСЮР Деникина сочтены.
Потоки военных и гражданских лиц по железным и грунтовым дорогам в движении к югу в Екатеринодар и Новороссийск с каждым днем увеличивались.
Английский офицер майор Уильямсон отмечал: «Железнодорожные линии были повсюду блокированы. Поначалу, когда поезд останавливался из-за поломки либо отсутствия топлива, его пассажиры ожидали помощи, оставаясь со своими чемоданами и вещами, но, в конце концов, голод вынуждал их выходить на рельсы, в надежде сесть на другой поезд, остановившийся впереди их собственного. Похоже, каждый голодал, но местные жители ради своего спасения прятали припасы. Счет дезертиров из армии уже шел на тысячи, а офицеры утратили всякое чувство ответственности, стараясь выжить, и войска брели к морю без какого-нибудь приличного арьергарда, все время подгоняемые красными… Как ни удивительно, в то время было много русских офицеров, все еще энергично занимавшихся обменом и продажей награбленного, и те, кто по работе был связан с военным имуществом, заработали огромные деньги. Были даже вспышки кутежей, оргий, азартных игр, и в этом были замешаны некоторые высокие чины. Все это происходило, когда раненые офицеры вешались, а беженцы – в основном офицерские семьи – умирали от холода и голода в поездах, в которые набивались до предела… Посреди этой разрухи угнетенные, подавленные люди пытались похоронить своих умерших в замерзшей земле или просто оставляли их тела у дороги, чтобы самим присоединиться к огромной вьющейся змее человечества, безразличной к любому, оказавшемуся в еще более затруднительном положении, чем они сами, стремясь как можно дальше оторваться от красных. Немногие, пользуясь возможностью, все еще жили в обломках поездов, которые были разбиты и сброшены в насыпи, чтобы освободить проход другим поездам, и сжигали внутреннюю обшивку вагонов, чтобы приготовить еду или обогреться».
9 марта Красная армия заняла станицу Тихорецкую. Под натиском Красной армии Донская армия отходила к Екатеринодару. Трудно говорить о каком-то плановом отходе. Донские казаки, оказавшись вдали от родных станиц, утратили боевой дух. Там, в родных станицах, остались жены и дети, остались родители. Постоянно сверлит мысль - что их ожидает? Части ползли по раскисшей от весеннего солнца земле. Грунтовые дороги, по которой прошли тысячи людей и подвод, от грязи стали труднопроходимыми. Вязли кони, люди, орудия. Часть снаряжения бросалась.
Потоки войск и беженцев выползали на железнодорожное полотно, затрудняя движение поездов и без того еле двигавшихся. В не менее трудных условиях находилась и Красная армия. Но она наступала, и наступление сглаживало все трудности, поднимало боевой дух.
Отступление белой армии походило на бег. В Екатеринодаре и Новороссийске скопилось множество беженцев, ютившихся таборами под открытым небом, больных и раненых, полностью вывезти которых не представлялось возможным - да многие были просто нетранспортабельны. Свирепствовал тиф.
Генерал-квартирмейстер ВСЮР, генерал, Махров отмечал: «Следуя на вокзал на Крепостную улицу, я видел город в состоянии смятения. Улицы были загромождены обозами, воинскими и беженцев, среди которых выделялись громадные калмыцкие телеги, запряженные верблюдами. В них сидели старики-калмыки и женщины с ребятишками, в корзинах был уложен всякий скарб… Улицы были заполнены и военными и штатскими, куда-то шедшими с чемоданами, то в одиночку, то группами с женами и детьми; телеги с донскими казаками, стариками и их семьями, отдельные всадники, небольшие вооруженные отряды кубанцев – все это куда-то двигалось, стремясь скорее перебраться через Кубань и уйти подальше от фронта. Но в городе был еще относительный порядок. Большинство магазинов было открыто и бойко торговало. Пьяных не было видно».
Штаб Деникина из Екатеринодара перебрался в Новороссийск. Как положено, английский гарнизон встретил Деникина прохождением торжественным маршем.
Переправа войск через Кубань выше Екатеринодара и на участке Добровольческого корпуса ближе к устью прошли удачно. Хуже обстояло дело в Екатеринодаре. В городе имелся ж.д. мост.
 Майдель подогнал свой бронепоезд ближе к мосту, чтобы руководить его минированием.
Утром 17 марта в Екатеринодаре распространились слухи, что Красная армия находится вблизи от города и к вечеру она войдет в город, т.к. никто не оказывает ей сопротивление.
Хотя вокруг города имелись позиции, хватало и войск, но с началом артиллерийской перестрелки начался отход. Когда же пошли слухи о восстании в тылу, в рабочем пригороде Дубинке, войска охватила паника. Шкуро доносил Деникину: «Я лично видел позорное оставление Екатеринодара. Целые дивизии, перепившись разграбленным спиртом и водкой, бегут без боя от конной разведки противника. Части, прикрывающие Екатеринодар, также позорно бегут… Стыд и позор казачеству, несказанно больно и тяжело…»
Командующий Донской армией генерал Сидорин со своим штабом на бронепоезде утром 17 марта покинул город и остановился в станице Георгие-Афипской (ныне поселок Афипский).
 Георгие-Афипские казаки
Еще днем со стороны фронта прибыл начальник конной группы генерал Секретев. Он предупредил генерала Майделя, что времени до подхода большевиков осталось не больше 3-x часов.
Поток, покидавших людей город, еще более уплотнился. И тут от станции на ж.д. мост ринулись поезда. Они шли сплошной лентой, по три четыре состава. Люди на мосту, и те, кто ожидал своей очереди, чтобы вступить на него, этого не ожидали. Прибавилась толпа и у нового деревянного моста, но через час, после того как люди начали по нему движение, местные повстанцы начали их обстрел из винтовок и пулеметов. Оказавшиеся под обстрелом в панике, бросая повозки и другие вещи, кинулись тоже к ж.д. мосту. Бронепоезд Майделя своим огнем разогнал стрелявших большевиков, но люди к деревянному мосту больше не пошли.
В этой панике многие нашли свою смерть, сорвавшись с моста. Иногда передний поезд, подталкиваемый сзади идущим, увеличивал скорость, и тогда люди и лошади попадали под его колеса. Потоки крови и трупы покрыли полотно моста.
Воинские части, которые были назначены прикрывать эвакуацию города, тоже прибыли к мосту и пошли через него напролом, сминая всех на своем пути.
Как писали, были случаи, когда панически настроенные люди с моста бросались в Кубань и погибали. Некоторые калмыки и калмычки, лишившиеся здесь своих повозок и гуртов скота, считая, что все погибло, и сейчас они попадут к большевикам, резали своих детей и бросали их в воду.
До подхода большевиков все, кто хотел перейти Кубань, все же успели сделать это. В городе осталось огромное количество брошенного военного и гражданского имущества, а на его окраинах скопились гурты скота и табуны лошадей. Красные войска целый день проторчали под городом, обстреливая окраины, т.к. не могли поверить в сдачу города.
Пока по Екатеринодару с опаской передвигались первые разъезды красноармейцев, городские жители продолжали грабить обозы. Был небольшой промежуток времени, когда мосты уже опустели, шли последние приготовления к их взрыву, а некоторые ловкачи успевали сходить в город пограбить и вернуться с узлами и чемоданами.
Бронепоезд генерала Майделя перед самым взрывом мостов вернулся на вокзал, и его команда могла наблюдать, как и там шел грабеж. Жители «громили» вагоны с интендантским имуществом. Но вот появились красные, и мародеры в панике стали группироваться около бронепоезда. По команде генерала по ним открыли пулеметный огонь, и бронепоезд по трупам, стреляя направо и налево по залегшей у моста Красной пехоте, последним ушел за Кубань. В ночь с 17 на 18 марта огромный железнодорожный мост был взорван.
17-го марта в ставке Деникина в Новороссийске обсуждался вопрос о том, что делать дальше, когда войска оказались на левом берегу Кубани. Ставкой было принято предварительное решение провести эвакуацию Донской армии и Добровольческого корпуса из Тамани. Флотилия Керченского порта могла ежесуточно переправлять в Керчь 10 тыс. человек и 10 тыс. лошадей. При поступлении дополнительных судов процесс можно было ускорить.
Разрабатываются планы поставки продовольствия и фуража на маршруты выдвижения в Тамань. Главком Деникин распорядился рассмотреть вопрос о переходе оперативной части штаба ВСЮР в Анапу. На Добровольческий корпус была возложена оборона низовьев Кубани и прикрытие частью сил Таманского полуострова у Темрюка.
Вместе с тем, во весь рост встала задача эвакуации войск из переполненного Новороссийска, и это оказалось непосильной задачей. Город был забит ранеными, больными, беженцами, обозами. Еще в январе 1920 года началась эвакуация из Новороссийска различных слоев беженцев в разные места планеты: Сербию, Крым, Египет, остров Лемнос, Принцевы острова. Состоятельные граждане могли позволить себе за отдельную плату убыть из Новороссийска судами иностранных компаний в другие места. Приказом была определена очередность эвакуации граждан под эгидой командовании ВСЮР. В первую очередь эвакуировались больные и раненые военнослужащие, во вторую - их семьи, в третью - гражданский персонал военных учреждений, в четвертую - все остальные женщины и дети, но за плату. В последнюю очередь эвакуироваться могли все категории начальников и их семьи.
Начавшаяся эвакуация шла медленно. Судов не хватало. Их оборот не позволял совершать ежедневные рейсы. Суда подолгу стояли в карантине в портах, принимавших эвакуируемых.
Казаки, оказавшись на левом берегу Кубани, вздохнули с облегчением. Генерал Махров отмечал: «Боевой дух Донской армии упал. Генерал-квартирмейстер Донской армии генерал-майор Кислов потерял душевное равновесие и считал дальнейшую борьбу бесцельной. Но многие офицеры еще сохранили боевой дух, и в первую очередь, командующий Донской армией генерал-лейтенант Сидорин… Казаки, вздохнув легче на левом берегу Кубани, приводили себя в порядок: освобождались от паразитов, стирали белье, чинили одежду, чистили коней. Вдоль реки на берегу была выставлена охрана, и велось наблюдение за противником».
18 марта в Ставку прибыл генерал Сидорин, который отнесся с сомнением к эвакуации армии с Таманского полуострова. По его докладу донские части утратили боеспособность и послушание и вряд ли согласятся идти в Крым.
19 марта он провел совещание с начальниками корпусов, где довел до них решение Главнокомандующего идти на Таманский полуостров. Оно было поддержано всеми начальниками, и началась подготовка к маршу. Одновременно начальник штаба Донской армии генерал Кельчевский самолетом вылетел в Новороссийск, чтобы информировать Деникина об обстановке и решить ряд вопросов. Полагая, что в случае эвакуации в Крым из Тамани придется проводить ее вместе с Добровольческим корпусом, Сидорин и его штаб решили принять меры к тому, чтобы их не обманули и не бросили на побережье. Поэтому генерал Кельчевский должен был предупредить Деникина, что первой из эвакуирующихся должна быть одна из донских дивизий. Кроме того, не доверяя добровольцам и начальнику штаба главнокомандующего генералу Романовскому, донское командование решило иметь при Деникине особых представителей.
Однако уже 19 марта поступило донесение о форсировании Кубани двумя ротами Красной армии у станицы Варениковской. От станицы Варениковской открывался путь к Анапе, отрезая белые войска от пунктов переправы.
Меры, принятые командованием Донской армии, по ликвидации перешедших красных войск, успеха не имели. В то же время 4-й Донской корпус под командованием генерала Старикова бросил фронт и ушел на юг, в горы. В корпусе было 18 тыс. всадников. Вся артиллерия была брошена.
Стариков Терентий Михайлович
23 марта донцы вели бои с «зелеными» в 80 километрах от Новороссийска, у станции Ильской. Из штаба Главнокомандующего сведений никаких уже не поступало, хотя линии связи были вполне исправны. Все ожидали возвращения начальника штаба армии генерала Кельчевского, надеясь, что все пойдет по тому плану, который он утвердил у Деникина. А между тем в этот день большевиками была занята Анапа, и части Добровольческого корпуса, бросив Тамань, спешно начали движение на Новороссийск.
24 марта на станции Абинской штабной поезд генерала Сидорина рано утром был обстрелян «зелеными». Все офицеры и охрана, состоявшая из юнкеров, ответили плотным огнем, перешли на бронеплощадки и стали стрелять из орудий. Вскоре прибыла конвойная охранная сотня 3-го корпуса, и только тогда нападение было отбито.
А в самой станице Абинской, расположенной менее чем в километре от станции, в это время царила невероятная сумятица. Пришедшие туда ночью донские части расположились в станице, которая была уже занята «зелеными» и разъездами красных.
В трех соседних избах в некоторых местах ночевали и белые, и красные, и «зеленые». Суматоха началась в станице утром, когда все проснулись и увидели, с кем имеют дело. Одни разоружались, другие отстреливались и уходили, третьи метались из одной стороны в другую, попадая то к красным, то к «зеленым», то к белым, и совершенно теряли
всякое представление о действительной обстановке.
Проходя через зону «зеленых», Донская армия оказалась окруженной со всех сторон: где были большевики, где «зеленые», разобрать было трудно. Повстанцы расслоили Донскую армию, окончательно дезорганизовали ее тыл. Воинские части, потерявшие надежду уйти от большевиков, то переходили к «зеленым», то оказывали им пассивное сопротивление, то снова уходили и двигались дальше. Г.Н. Раковский, корреспондент в ВСЮР, вспоминая о тех событиях, писал: «Одно время казалось, что главная масса Донской армии превращается в «зеленых». В Крымской, например, командир 2-го корпуса генерал Сутулов официально доложил, что две бригады его корпуса перешли к «зеленым». Потом выяснилось, что так оно и было, но, побывав у «зеленых», переговоривши с ними, ознакомившись с обстановкой, бригады снова ушли вслед за войсками, оставив там значительную часть своего состава. Осталось от бригад совсем немного».
Генерал Деникин отмечал: «24 марта Добровольческий корпус, два донских и присоединившаяся к ним кубанская дивизия без директивы, под легким напором противника сосредоточились в районе станции Крымской, направляясь всей своей сплошной массой на Новороссийск. Катастрофа становилась неизбежной и неотвратимой».
Новороссийск тех дней, в значительной мере уже разгруженный от беженского элемента, представлял собой военный лагерь и тыловой вертеп. Улицы его были запружены молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги. Только состав митингующих был иной: вместо «товарищей солдат» были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации «военных обществ», скрытой целью которых был захват в случае надобности судов.
От станции Крымской к Новороссийску вело две дороги: одна грунтовая через поселок Верхнебаканский, другая, по железной дороге через Неберджаевскую станицу. Командование Донской армии принимает решение двигаться по железной дороге, т.к. грунтовая дорога была в нескольких местах перерезана отрядами «зеленых», и имелась опасность попасть в окружение.
По железной дороге кроме военных обозов начали движение и беженцы. Множество мостов на дороге затрудняли движение. Кроме того, она проходила по горной местности.
Тот же Г.Н. Раковский писал: «Все ущелье между горами, по которому был проложен железнодорожный путь, было затоплено грандиозным потоком людей, лошадей, верблюдов, мулов, всадников, пеших, бесконечной вереницей обозов. Уже значительная часть калмыков, побросав телеги и кибитки со своим скарбом, едут с женами и детишками на лошадях, за которыми волочатся обрубленные постромки. Некоторые калмычки ехали верхом, имея на руках по одному, по два и даже по три ребенка. Вот едет сморщенный старик-беженец. За ним на исхудалом одре - десятилетний мальчик. Два калмыка гонят стадо верблюдов, от которых лошади испуганно шарахаются во все стороны. Все еще своими станичными таборами идут донские беженцы. Сильно поредели их ряды за последние дни. Вот и сейчас на телеге везут двух больных или умерших - не разберешь. Исхудалые волы и коровы плетутся возле телег. С ожесточением режет постромки беженец, у которого сломалась в телеге ось. Мертвые лошади... Одна, другая, третья... Сколько их - не счесть... Поезд обгоняет обоз Добровольческого корпуса. По рельсам двигается масса повозок с семьями офицеров. Вот идет группа израненных старых полковников и генералов. Вот шагает офицер с женой. Другая супружеская чета отдыхает, сидя на камне. На лицах их тяжелая, безнадежная тоска и апатия. Едут верхом на мужских седлах изящные женщины. Шагом продвигается экипаж с генералом. За ним - семья донского казака с телятами и детьми на телеге, за которой идут волы. Обоз корниловцев... Офицеры сами правят лошадьми...»
Зачастую приходилось сбрасывать с дороги застрявшие артиллерийские орудия, обозы. К Новороссийску войска вышли без артиллерии, но со стрелковым оружием, к которому почти не было боеприпасов.
Еще из Крымской Деникин вызывал Сидорина в Новороссийск, приказав ему взять мотодрезину на станции. Мотодрезины не нашлось, и за Сидориным был выслан бронепоезд. Прибыв в Новороссийск, и следуя на автомобиле от вокзала к Деникину, Сидорин заметил, что на всех причалах стоят команды от добровольческого корпуса, никого не допуская к кораблям. Было ясно, что эти суда предназначались добровольческому корпусу.
Сидорин решает с Деникиным вопрос об эвакуации казаков. Особенно он опасается за судьбу офицеров, которым грозит смертельная опасность в случае попадания в плен. Деникин заверил, что все офицеры будут эвакуированы.
Донская миссия, работавшая при штабе Деникина в составе генерала Майделя, двух братьев генералов Калиновских и полковника Добрынина, встретив Сидорина, доложили, что все суда в порту заняты добровольцами. Свободных судов нет. Штаб Донской армии посчитал предательством по отношению к казакам поведение руководства штаба Деникина, так и его самого.
На повышенных тонах Сидорин ведет переговоры о предоставлении судов как с начальником штаба Деникина Романовским, так и допускает грубость в разговоре с Деникиным, заявив ему, что он предал казаков.
Г.Н. Раковский: «Лавина беженцев уже докатилась до Новороссийска. Несмотря ни на какие кордоны и заграждения, калмыки первыми бросились к морю. Даже на английской пристани можно было наблюдать душераздирающую картину, когда группа верховых калмыков, имея впереди калмычку с двумя ребятами на руках верхом на неоседланной лошади с болтающимися постромками, подъехала к морю. Здесь стоял английский гигант «Ганновер». Калмыки остановились, потом послезали с лошадей и стали, молча с мольбой глядя на пароход. Оборванные, в грязных пестрых лохмотьях, калмыки всем своим видом свидетельствовали о пройденном ими тяжелом тысячеверстном крестном пути. Эти наивные, добродушные дети донских и астраханских степей слышали, что в Новороссийске есть пароходы, на которых можно уйти от беспощадного, как они думали, для них врага, а потому прямо поехали к морю. Их, конечно, быстро удалили».
А это из воспоминаний П.С. Махрова: « Простившись с братом, я возвращался к себе в поезд и проходил мимо парохода «Владимир», перед которым продолжали толпиться больные и раненые, ожидая погрузки. Спокойно шла погрузка имущества и на английском корабле «Ганновер» под охраной шотландских стрелков. В стороне шумно суетились беженцы, жадно хватая разные вещи, которые раздавали им англичане, бросавшие свои склады».
Но не все было так радужно, как пишет Махров. Английский офицер Уильямсон отмечал: «Новороссийск. Каждая улица с ее заколоченными окнами магазинов была забита телегами, детскими колясками и ручными тележками, поскольку торговцы пытались довести свои товары до пристани, надеясь где-нибудь там снова приступить к своему делу. Солдаты выбрасывали ранцы, а офицеры срывали погоны, потому что красные были одержимы ненавистью к этим символам привилегий, и им доставляло удовольствие прибивать погоны гвоздями к плечам их обладателей, когда в руки попадали офицеры (некоторые в отчаянии стрелялись), а в это время толстые купцы предлагали чемоданы полные бумажных рублей за шанс на проезд. Молодые девушки всеми силами старались сочетаться браком с англичанами – не из-за любви, а чтобы выбраться из страны в качестве британских подданных, – и некоторым действительно это удавалось, при условии расстаться сразу же, как только окажутся в безопасности. Обезумевшие отцы предлагали деньги британским солдатам за женитьбу на их дочерях, а молодые девушки – некоторые высокого происхождения – торговали своим телом, чтобы заработать денег на плату безжалостным хапугам – капитанам барж и владельцам небольших судов за проезд свой и своей семьи. И неизменно, даже если они зарабатывали эти деньги, цены подскакивали, потому что и другие тоже требовали себе мест, и некоторые девушки кончали с собой. Это был больной, доведенный до отчаяния и ужаса город, где толпы людей тут же набегали в каждую точку, где, как им казалось, могла теплиться надежда на безопасность и эвакуацию. Среди лошадей, верблюдов, вагонов и припасов они воздевали руки к хозяевам кораблей, зная, что единственной альтернативой эвакуации является смерть, когда придет большевистская кавалерия. Они даже пытались силой пробиться на борт кораблей, а когда терпели неудачу, то просто уступали холоду и отчаянию в оцепенелом молчании, с пустыми глазами, сворачивались калачиком на своих пожитках, потому что все надежды были утрачены, желание жить давным-давно исчезло. На пристанях стояли ряды орудий и лежали штабеля боеприпасов, и солдаты сталкивали все это в темную воду залива. В море было сброшено огромное количество новых танков и аэропланов вместе с горами военного снаряжения. Береговая полоса была черна от людей, умолявших позволить им подняться на корабль. Некоторые калмыцкие казаки были все еще со своими лошадьми и маленькими повозками – кибитками, в которых они путешествовали, а на воде плавал всевозможный мусор – чемоданы, одежда, мебель и даже трупы. Условия были ужасные. Беженцы все еще голодали, и больные и мертвые лежали там, где падали. Массы их даже пытались атаковать канцелярию по эвакуации, и британским солдатам пришлось разогнать их силой оружия. Женщины предлагали драгоценности, все, что у них было – даже самих себя, – за шанс на проезд на судне. Но у них не было ни малейших признаков этого шанса. Закон был таков, что на борт разрешалось подняться только белым частям с их иждивенцами и семьям людей, работавших с британцами».
А такие воспоминания оставил Сергей Мамантов, артиллерийский поручик Добровольческого корпуса: «В этом порту Черного моря закончилось наше отступление от Орла через весь юг Европейской России. Уже давно было известно, что наши войска могут эвакуироваться только из этого порта на Кавказе, чтобы переехать в Крым, который еще держался. Остальная Россия была для нас потеряна. Это знали... и все же необъятные ангары были набиты невывезенным добром. Ничего для эвакуации не было приготовлено. Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд. Измена? Нет, не думаю. Генерал Деникин был хорошим генералом, но, видимо, из рук вон плохим организатором. С эвакуацией он не справился. На бумажных рапортах, вероятно, все обстояло прекрасно. Обессиленная, усталая и морально подорванная армия дотащилась с таким трудом до Новороссийска, чтобы увидеть переполненные пароходы и забитые народом пристани. Сколько нас пришло? Никто точно не знал. Может быть, и сто тысяч, а может, и двадцать. Русские части лучше сохранились, чем казаки. Большинство казаков потеряли свои части, дисциплину и боеспособность. Потому нашу дивизию расположили фронтом на возвышенностях вокруг города. Вечером подожгли ангары. Мы наблюдали с горы этот грандиозный пожар. Столб огня, в версту в диаметре, поднимался прямо к небу. На уровне вершин гор схваченный норд-остом дым ломался под прямым углом и уходил в море. Зрелище потрясающее, но жуткое. Ангары горели несколько дней… Дорога шла мимо лазарета. Раненые офицеры на костылях умоляли нас взять их с собой, не оставлять красным. Мы прошли молча, потупившись и отвернувшись. Нам было очень совестно, но мы и сами не были уверены, удастся ли нам сесть на пароходы».
А это из дневниковых записей подпоручика Первого партизанского генерала Алексеева полка Александра Судоплатова, который с остатками полка добрался до Новороссийска: «Много по склону горы бродит брошенных лошадей, худые, еле двигают ноги, ищут траву, едва увидав человека, задирают хвосты и удирают. Одичали… Я едва передвигаю ноги… Со станции солдаты и жители тащат тюки обмундирования, белья, кож, ботинок, мануфактуры, мыла, рому, шоколаду, муки. Пришли на вокзал. Здесь 70 тупиков и почти все забиты составами с обмундированием. Здесь солдаты раздевались догола и одевались во все новое с ног до головы, надевая по два френча, две шинели и набирая еще в руки, которое тут же бросали, беря только лучшее. Некоторые, одевшись во все новое, опять раздевались, найдя более лучшее обмундирование. Масса кожаных безрукавок. Мы оставили лошадей, и пошли к вагонам… Уже многие вагоны пустые. Никак не найдем шинелей и белья. А на земле валяются горы шинелей. Старых. Среди них есть почти новые. Я выбрал одну новую, надел на себя и другую поверх с погонами подпоручика-корниловца. Взяли мы с собой тюк кожаных безрукавок, пар 50 носков. Толстую подошвенную кожу аршина в два в квадрате. Несколько пар ботинок. Тюк защитных и тюк плисовых брюк и все это грузили на лошадей. Я хотел переодеваться, вдруг над вокзалом начала рваться шрапнель. Мы вышли в город… Человек 200 нашего полка сидят на горе в школьном дворе. Переодеваются в новое обмундирование. Меняются, кто чего больше захватил. На рейде прожектор ближним лучом медленно скользит по городу, освещая и нас иногда. На вокзале горят склады патрон. Стрельба отчаянная. Я не пойму, стреляют ли это подожженные патроны или это кто-то наступает на город… А что на берегу происходило, трудно описать. Людей было больше десяти тысяч. Люди таскали вещи, шоколад, ром. Тут же и пили. Здесь же на пристани валялись брошенные при погрузке на пароход тюки с обмундированием, винтовки, пулеметы, серебряные дорогие шашки, кавказские бурки, чемоданы, седла, ящики с чем-то. Здесь же стояли танки, валялись велосипеды, аэропланы, в одном месте перепутались колесами штук 50 гаубиц, и везде стоят лошади и лошади. Есть хорошие рысаки, прямо под седлами, хоть садись и поезжай, но очень усталые. Все топтались по этим вещам и чего-то ждали».
Командир Добровольческого корпуса генерал Кутепов потребовал от Деникина диктаторских полномочий по определению порядка посадки частей на транспорты, предоставление в его исключительное ведение всех плавучих средств и флота, всей власти в тылу и т.п. Генерал Деникин ему в этом отказал, найдя, что подобного рода требования могли возникнуть только при наличии неблагоприятных отношений Добровольцев со своим Главнокомандующим. Это обращение генерала Кутепова послужило толчком для генерала Деникина к принятию решения впоследствии оставить свой пост Главнокомандующего. Добровольцы во всех бедах ВСЮР винили начальника штаба ВСЮР Ивана Павловича Романовского.
 Романовский Иван Павлович начальник штаба ВСЮР
Ходили слухи, что готовилось убийство Романовского и Деникина. Оба они были предупреждены, но отказались принимать какие-то меры противодействия. Меры к их безопасности предпринял генерал-квартирмейстер ВСЮР генерал Махров. Он ночью перегнал поезд штаба ВСЮР на ж.д. пути цементного завода, где было относительно безопасно.
Пуля убийцы достала генерала Романовского в Константинополе 5 апреля 1920 года.
Между тем, на берегу и в городе, забитом толпами людей и массой лошадей, брошенных на произвол судьбы, царил кошмар. Транспортов не хватало, чтобы принять всех людей, стремившихся уйти от красных.
Генерал Кутепов приложил все усилия, чтобы Добровольческий корпус был по возможности вывезен. Генерал Туркул вспоминал: «На рассвете «Император Индии» и «Вальдек Руссо» загремели холодно и пустынно по Новороссийску из дальнобойных. Мы уходим… А над всеми нами, на верхней палубе, у капитанского мостика высятся два грузных оцинкованных гроба: Дроздовского и Туцевича. Там стоят часовые. Тела наших вождей уходят вместе с нами. Оба гроба от утреннего пара потускнели и в соленых брызгах».
 Линкор Император Индии
Ниже снимок французского бронепалубного крейсера «Вальдек Руссо».
Почти всех раненых из Новороссийска удалось вывезти, но печальна была участь раненых, прибывавших с войсками. В нескольких километрах от города санитарные поезда с ранеными солдатами и офицерами застряли, а медперсонал разбежался.
Непосредственно в порту все находившиеся там люди двигались к причалам, протиснуться можно было только верховым, и сзади них выстраивались цепочки людей, чтобы таким образом приблизиться к кораблям.
На берегу и в городе, забитом толпами людей и массой лошадей, брошенных на произвол судьбы, царил кошмар. Военный прокурор Донской армии полковник Калинин отметил: «Я выехал чудом. Меня затерла толпа возле пристани Русского Общества пароходства и торговли. Несколько раз я летел в море, раза два меня сбивали с ног. Наконец, кое-как добравшись до каменной стены, ограничивающей набережную, я залез наверх ее и выбрался к английским складам. Тут не было толпы. Тут хозяйничали отдельные личности. Кто тащил ворох шинелей или френчей. Кто тут же переодевался, сбрасывая на асфальтовый пол ужасающие лохмотья и вытаскивая из кип любую рубаху, любые штаны… Выбравшись на станцию, я поплелся в город, пересекая сотни запасных путей и пролезая под опустелыми вагонами, возле которых валялись груды всякого имущества… Тут же бродили тысячи брошенных лошадей, изнывавших от жажды. Мечась из стороны в сторону, они мяли груды всякого хозяйственного хлама, оставленного на земле. Их копыта нередко попирали то миски и тарелки, то священнические облачения и разные предметы культа. Спасая шкуры, обезумелые люди все оставляли на произвол судьбы… я поднялся по сходням на палубу «Маргариты» и уместился на корме, с которой на город смотрело дюжины две пулеметов».
В порту и на железнодорожной станции горело множество вагонов, нефтехранилище и просто костры, где сжигалось все то, что обременяло движение. Те военные, кто решил остаться, занимались откровенным грабежом, особым вниманием пользовались склады со спиртными напитками и цистерны со спиртом. По мере заполнения корабли уходили в открытое море.
 Переименованный пароход Дунай
Донцам также достались транспорты «Россия», «Пегас», а также частично «Цесаревич Георгий» и «Николай». На «Пегасе» генерал Сидорин вместе с командиром Партизанской дивизии генералом Дьяковым убыли в Крым. При этом оба генерала заверили остающихся в том, что они обязательно пришлют за ними корабли и те заберут их или в Новороссийске или перехватят в районе Геленджика. Но добиться нового отправления судов к Новороссийску из-за бюрократизма долго не удавалось. Когда все-таки миноносец пошел к Геленджику, то там никого уже застать не удалось. Эвакуировали только 32 человека.
Для эвакуации непосредственно генерала Деникина и его штаба был предназначен вспомогательный крейсер «Цесаревич Георгий».
Его расположили у первой пристани, где рядом под охраной бронепоезда разместились штабные поезда. На самый крайний случай для спасения Верховного Главнокомандующего в резерве была оставлена подводная лодка «Утка».
Подводная лодка Утка
Генерал Деникин в числе последних эвакуировался из Новороссийска. 26 марта он вместе с начальником штаба генералом И.П. Романовским и штабом ВСЮР погрузился на пароход «Цесаревич Георгий». Сюда же поместили штаб Донской армии и Донского атамана с его правительством и аппаратом чиновников. Уже после выхода из акватории порта Деникин с начальником штаба перешли на миноносец «Капитан Сакен».
 Миноносец Капитан Сакен
Военный прокурор Калинин: «Около 100 тыс. человек забрали красные в плен в самом Новороссийске и 22 тыс. в Кабардинке. Громадный процент здешних пленников составляли донцы».
4-й Донской корпус, ушедший на юг, от Екатеринодара двигался по маршруту: Саратовская, Кутаисская, Линейная, Кабардинская, Ходыженская, через перевал Индюк к Туапсе. Генерал Голубинцев в своих воспоминаниях отмечал: «…поднимаясь по горной дороге, мы перевалили горный проход Индюк и спустились у Туапсе на шоссе Черноморского побережья. Шоссе оказалось для нас еще гибельней проселочных грязных дорог Кубани. Лошади стирали о камни копыта и за отсутствием запасных подков падали и дохли сотнями. Все шоссе от Туапсе до хутора Веселого было усеяно конскими трупами. С фуражом и довольствием людей дело обстояло хуже. У населения ничего нельзя купить, жители влачили полуголодное существование. Зерна для лошадей не было. На подножном корму также нельзя было держать лошадей, ибо весна только началась и трава едва показалась из почвы. Хлеба не было. Питались кукурузой, доставать которую приходилось с большим трудом. За продовольствием, на фуражировки посылались в горы офицерские разъезды, где им зачастую приходилось вести форменные бои, чтобы получить несколько пудов кукурузной муки. Вопрос с довольствием был поставлен настолько остро, что казаки были предоставлены самим себе и должны были сами заботиться о своем питании. Калмыки были в лучшем положении, ибо конины было вдоволь». В Туапсе собрались как донцы, так и кубанцы.
В разных пунктах маршрута людей подбирали корабли.
Слухи о зверствах Красной армии катились впереди нее. Из воспоминаний: «Момент пленения нас большевиками не поддается описанию; некоторые тут же предпочитали покончить счеты с жизнью. Мне запомнился капитан Дроздовского полка, стоявший недалеко от меня с женой и двумя детьми трех и пяти лет. Перекрестив и поцеловав их, он каждому из них стреляет в ухо, крестит жену, в слезах прощается с ней; и вот, застреленная, падает она, а последняя пуля в себя….»
Но все было гораздо прозаичнее. 27 марта в Новороссийск вошел разъезд красных. О том, как развивались события далее, оставил свои воспоминания донской казак Е.Ф. Кочетов. По его словам, их полк накануне катастрофы 10 дней пробивался через леса и горы к Новороссийску. Есть было нечего ни людям, ни лошадям. Все страшно отощали. Лошади отъели друг у друга хвосты и гривы, а когда вышли к морю, бросились облизывать соленые камни. Рядовых казаков на корабли не пускали. Когда один подхорунжий все же решил взойти на трап, то тут же был застрелен. Утром 27 марта у пристани появился конный разъезд красных, человек в 20 с командиром во главе. Командир прокричал: «Товарищи, война окончена!» гул среди собравшихся на пристани прекратился. Все стали озираться, куда бы скрыться, шептали молитвы. Один офицер вскочил на коня, зарубил пытавшихся остановить его красных всадников и ускакал под выстрелами. Вскоре последовала команда: «Всем уходить с пристани». Покидая ее, казаки бросали в море ценности, документы, погоны, часы, револьверы, боевые награды. В отведенном месте всех пленных разбили на группы и под конвоем местных «краснозеленых» развели по красным частям для их пополнения. Многие находили среди красных казаков тех своих бывших сослуживцев, кто сдался раньше, и стремились попасть в их подразделения. Это не возбранялось. Потом всем разрешили идти в горы и искать лошадей. Некоторым удалось найти даже своих собственных. Отдельные группы казаков, которые ушли в горы накануне и скрывались неподалеку, прислали в Новороссийск своего представителя, чтобы узнать, как к ним отнесутся, если они тоже сдадутся. При этом признались, что свои патроны, седла и лучших коней они отдали черкесам. Красные их заверили, что они все будут прощены. Те, что сдались на пристани, наблюдали, как вышедших из леса казаков красноармейцы тут же окружили, отобрали все их личные вещи и оружие, некоторых раздели до белья. Всех сдавшихся влили в части 21-й стрелковой дивизии, отправлявшейся на польский фронт. Через весь юг и запад европейской части России эту дивизию, где пешком, где по железной дороге, перебросили на запад. Часть войска этой дивизии в последующем перешла на сторону поляков.
Каковы итоги похода белых войск на Москву? Английский майор Уильямсон считал, что во время долгого отступления погибло свыше 200 тыс. мужчин, женщин и детей от тифа и обморожения, целые поезда, включая их команды, умирали от лихорадки и холода.
Богатые трофеи достались Красной армии. По некоторым данным только лошадей не менее 60 тыс. и другие трофеи.
На этом остановимся. Продолжение следует.
Фотографии и другой изобразительный материал из общедоступных источников.
Ю. Парамонов
Источники:
П. Махров. В белой армии генерала Деникина
А. Судоплатов. Дневник
Х. Уильямсон. Прощание с Доном
Г. Виллиам. Побежденные
И. Калинин. Русская Вандея
А. Шкуро. Записки белого партизана
В. Матасов. Белое движение
А. Деникин. Очерки русской смуты
Ф. Елисеев. Последние бои на Кубани
Н. Карпов. Трагедия белого юга
С. Мамантов. Походы и кони
А. Туркул Дроздовцы в огне
С. Буденный. Пройденный путь
Г. Раковский. В стане белых
А. Голубинцев. Казачья Вандея
Е. Балабин. Далекое и близкое, старое и новое.
С. Балыков. Воспоминания о Зюнгарском полку
В. Даватц. На Москву
Википедия
|
