Гражданская война. 1919 год. Новочеркасск. Продолжение
Соединение восставших против советской власти верхнедонских казаков с Донской армией позволило последней пополнить свои ряды новыми силами, стойко перенесшими тяжелые бои с Красной армией. В ряды Донской армии влилось более 20 тыс. казаков. Но к этим казакам у власти Донской области было мало доверия. В 1918 г. именно верхнедонские казаки заключили с Красной армией договор о том, что верхнедонцы не воюют с Красной армией, а та не входит на территорию верхнедонцов. Верхнедонцы хотели жить без коммунистов и офицеров.
Но этот договор просуществовал недолго. Красная Армия вошла на территорию Верхне-Донского округа. Начался террор. ОСВАГ выпускает плакаты.
Или вот это: «Реквизиция в пользу народа».
Брали заложников. О терроре много сейчас пишут. Приведу слова из «Тихого Дона» о беседе Осипа Давыдовича Штокмана с Иваном Алексеевичем Котляровым на хуторе Татарском после того, как без суда и следствия расстреляли «кулаков» хутора Татарского: «Если по округу не взять наиболее активных врагов - будет восстание. Если своевременно сейчас изолировать их - восстания может не быть. Для этого не обязательно всех расстреливать. Уничтожить нужно только матерых, а остальных - ну хотя бы отправить в глубь России. Но вообще с врагами нечего церемониться! «Революцию в перчатках не делают», - говорил Ленин. Была ли необходимость расстреливать в данном случае этих людей? Я думаю да! Может быть, не всех, но Коршунова, например, незачем исправлять! Это ясно! А вот Мелехов, хоть и временно, а ускользнул. Именно его надо бы взять в дело! Он опаснее остальных, вместе взятых. Ты это учти. Тот разговор, который он вел с тобой в исполкоме, - разговор завтрашнего врага. Вообще же переживать тут нечего. На фронтах гибнут лучшие сыны рабочего класса. Гибнут тысячами! О них - наша печаль, а не о тех, кто убивает их или ждет случая, чтобы ударить в спину. Или они нас, или мы их! Третьего не дано. Так-то, свет Алексеевич!»
Восстания долго ждать не пришлось. Восстала станица Казанская. Принимаются меры для подавления восстания. Издается Директива Реввоенсовета Южного фронта о мерах по подавлению восстания
16.03.1919
1 час 35 мин.
Весьма секретно
Реввоенсоветам 8-й, 9, 10-й армий
Предлагаю к неуклонному исполнению следующее: напрячь все усилия к быстрейшей ликвидации возникших беспорядков путем сосредоточения максимума сил для подавления восстания и путем применения самых суровых мер по отношению к зачинщикам хуторам: а) сожжение восставших хуторов; б) беспощадные расстрелы всех без исключения лиц, принимавших прямое или косвенное участие в восстании; в) расстрелы через 5 или 10 человек взрослого мужского населения восставших хуторов; г) массовое взятие заложников из соседних к восставшим хуторам; д) широкое оповещение населения хуторов станиц и т.д. о том, что все станицы и хутора, замеченные в оказании помощи восставшим, будут подвергаться беспощадному истреблению всего взрослого мужского населения и предаваться сожжению при первом случае обнаружения помощи; примерное проведение карательных мер с широким о том оповещением населения. О всех принятых и принимаемых мерах точно информировать Реввоенсовет Южфронта.
Член реввоенсовета А. Колегаев
(Этот товарищ родился в Сургуте в семье народовольца. Окончил гимназию в Таганроге. Эсер. Участвовал в терактах. Во время Гражданской войны был членом РВС и председателем продовольственной комиссии Южного фронта. Расстрелян в 1937 году).
«Тихий Дон»: «Григорий прыгнул с прикладка. За ним обвалом глухо загремели пудовые квадраты кизяков.
- Что случилось?
- Восстали еланские и вешенские с энтой стороны. Фомин и вся власть из Вешек убегли на Токин. Кубыть, восстала Казанская, Шумилинская, Мигулинская. Понял, куда оно махнуло?
У Григория вздулись на лбу и на шее связки вен, зеленоватыми искорками брызнули зрачки. Радости он не мог скрыть: голос дрогнул, бесцельно забегали по застежкам шинели черные пальцы.
- А у вас... в хуторе? Что? Как?
- Ничего не слыхать. Председателя видал - смеется: «По мне, мол, все одно, какому богу ни молиться, лишь бы бог был». Да ты вылазь из своей норы.
Они шли к куреню. Григорий отмахивал саженями, сбоку поспешал хозяин, рассказывая:
- В Еланской первым поднялся Красноярский хутор. Позавчера двадцать еланских коммунистов пошли на Кривской и Плешаковский рестовать казаков, а красноярские прослыхали такое дело, собрались и решили: «Докель мы будем терпеть смывание? Отцов наших забирают, доберутся и до нас. Седлай коней, пойдем отобьем арестованных». Собрались человек пятнадцать, все ухи-ребята. Повел их боевой казачишка Атланов. Винтовок у них только две, у кого шашка, у кого пика, а иной с дрючком. Через Дон прискакали на Плешаков. Коммуны у Мельникова на базу отдыхают. Кинулись красноярцы на баз в атаку в конном строю, а баз-то обнесенный каменной огорожей. Они напхнулись да назад. Коммуняки убили у них одного казака, царство ему небесное. Вдарили вдогон, он с лошади сорвался и завис на плетне. Принесли его плешаковские казаки к станишным конюшням. А у него, у любушки, в руке плетка застыла... Ну и пошло рвать. На этой поре и конец подошел Советской власти, ну ее к...! … Пути казачества скрестились с путями безземельной мужичьей Руси, с путями фабричного люда. Биться с ними насмерть. Рвать у них из-под ног тучную донскую, казачьей кровью политую землю. Гнать их, как татар, из пределов области! Тряхнуть Москвой, навязать ей постыдный мир! На узкой стежке не разойтись - кто-нибудь кого-нибудь, а должен свалить. Проба сделана: пустили на войсковую землю красные полки, испробовали? А теперь за шашку!»
«Тихий Дон»: «Одна за другой были кинуты на локализацию восстания четырнадцать маршевых рот, десятки заградительных отрядов; прибывали отряды курсантов из Тамбова, Воронежа, Рязани. И уже тогда, когда восстание разрослось, когда повстанцы вооружились отбитыми у красноармейцев пулеметами и орудиями, 8-я и 9-я армии выделили из своего состава по одной экспедиционной дивизии, с артиллерией и пулеметными командами. Повстанцы несли крупный урон, но сломлены не были».
Кровь лилась рекой. Многие казаки и красногвардейцы сложили свои головы.
«Тихий Дон»: «Всюду по шляху виднелись следы спешного отступления красных частей. Во множестве попадались брошенные двуколки и брички. За хутором Матвеевским в логу стояло орудие с перебитой снарядом боевой осью и исковерканной люлькой. Постромки на вальках передка были косо обрублены. В полуверсте от лога, на солончаках, на низкорослой, спаленной солнцем траве густо лежали трупы бойцов, в защитных рубахах и штанах, в обмотках и тяжелых окованных ботинках. Это были красноармейцы, настигнутые и порубленные казачьей конницей. Григорий, проезжая мимо, без труда установил это по обилию крови, засохшей на покоробившихся рубахах, по положению трупов. Они лежали, как скошенная трава. Казаки не успели их раздеть, очевидно, лишь потому, что не прекращали преследования. Возле куста боярышника запрокинулся убитый казак. На широко раскинутых ногах его рдели лампасы. Неподалеку валялась убитая лошадь светло-гнедой масти, подседланная стареньким седлом с выкрашенным охрой ленчиком».
И вот Донская армия соединилась с восставшими казаками. И тут же верхушка восставших отдала приказ об истреблении пленных красноармейцев, которых до этого держала как заложников. Пленников держали с прицелом на будущее. Авось красные победят. Можно будет поторговаться за сохранение своих жизней за жизнь пленных в переговорах о мире с красными.
Гражданская война - война на истребление с обеих сторон. Пленные, отказывавшиеся переходить в противоположный лагерь, истреблялись, отправлялись в тыл на работы. Много случаев, когда некоторые служивые перебегали по нескольку раз из одного воюющего лагеря в другой, смотря на то, кто побеждал в сию минуту.
Пленных не жалели ни красные, ни белые. О «зверствах» красных много написано. Остановлюсь на белых. Приведу только выдержки из мемуаров и статей некоторых белых генералов и корреспондентов, упокоившихся на чужбине.
Начну с командующего Кавказской армией бароне П.Н. Врангеле: «Переговоривши с полковниками Чичинадзе и князем Черкесовым, я решил сделать опыт укомплектования пластунов захваченными нами пленными. Выделив из их среды весь начальствующий элемент, вплоть до отделенных командиров, в числе 370 человек, я приказал их тут же расстрелять. Затем объявил остальным, что и они достойны были бы этой участи, но что ответственность я возлагаю на тех, кто вел их против своей родины, что я хочу дать им возможность загладить свой грех и доказать, что они верные сыны отечества. Тут же раздав им оружие, я поставил их в ряды пластунского батальона, переименовав последний в 1-й стрелковый полк, командиром которого назначил полковника Чичинадзе, а помощником его – полковника князя Черкесова».
Корреспондент в белых войсках писал: «Май-Маевский [командующий Добровольческой армией] занимал непримиримую позицию в отношении пленных большевиков и лиц, заподозренных в сочувствии большевизму, которым генерал выносил смертные приговоры, не рассматривая заведенных на них дел».
Главком ВСЮР А.И. Деникин писал: «К осени 1918 года жестокий период Гражданской войны «на истребление» был уже изжит. Самочинные расстрелы пленных красноармейцев были исключением и преследовались начальниками. Пленные многими тысячами поступали в ряды Добровольческой армии. Борьбу, и притом не всегда успешную, приходилось вести против варварского приема раздевания пленных. Наша пехота вскоре перестала грешить в этом отношении, заинтересованная постановкой пленных в строй. Казаки же долго не могли отрешиться от этого жестокого приема, отталкивавшего от нас многих, желавших перейти на нашу сторону. Помню, какое тяжелое впечатление произвело на меня поле под Армавиром в холодный октябрьский день после урупских боев, все усеянное белыми фигурами (раздели до белья) пленных, взятых 1-й конной и 1-й Кубанской дивизиями…»
Но ошибался Антон Иванович. Пленных расстреливали и раздевали. Мародерствовали. Антон Иванович обращает внимание и на то, что в белом стане к офицерам перебежавшим от красных, относились весьма подозрительно. Их ждал суд, а иногда расстреливали и без суда.
Генерал В. фон Дрейер в своем труде «Крестный путь во имя Родины» отмечал: «Совершенно в новой плоскости был решен вопрос относительно красных офицеров, оставивших ряды советских войск и перебежавших к добровольцам. Во времена Деникина отношение к этим несчастным людям было самое несправедливое. Теряя при побеге свои семьи, все свое имущество, лишь для того, чтобы под знаменем освобождения пойти против большевиков, они находили в «стане белых» не забвение их прежней службе, а судебные и военно-следственные комиссии, а в первое время даже пулю в лоб или петлю на шею. В этом отношении, многие высшие начальники Добровольческой армии были поразительно бессердечны и безжалостны. Генерал Покровский в своей жестокости доходил до садизма. Однажды, после разгрома Х Советской армии на Маныче в 1919 г., в его корпус перебежал полк. И. – интендант Х армии. Покровский его любезно встретил, заставил рассказать все, что тот знал про положение красных, накормил его обедом и к вечеру повесил».
Уже упоминавшийся И.М. Калинин писал: «О ген. Покровском, другом enfant terrible той эпохи, m-me Шкуро отозвалась как о несомненном садисте.
- В Кисловодске, - рассказывала она, - Покровский соорудил такой частокол виселиц, что даже Андрюша ахнул. Я, живя некоторое время при большевиках в этом городе, знала, что иные совершенно не заслуживали смерти. Зачем он повесил члена центрального комитета Ге? Это была большая ошибка и ненужная жестокость. Муж по моей просьбе ходил упрашивать Покровского. «Охота тебе, Андрюша, ссориться со мной из-за этой сволочи!» - ответил вешатель. Одного еврея мужу удалось спасти. Его уже привели к виселице. Когда объявили, что Покровский его помиловал, он долго ничего понять не мог. Потом упал на колени, поднял руки к небу и истерично воскликнул: «Теперь я верю, что есть бог».
О садизме Покровского, который заменил Врангеля на посту командующего Кавказской армией, писал и сам небезызвестный А.Г. Шкуро в автобиографической труде «Записки белого партизана»: «Оттуда я [Шкуро] произвел внезапный налет на Темнолесскую и взял ее. При этом был пленен эскадрон красных и взяты кое-какие трофеи. Приехавший вскоре генерал Покровский распорядился повесить всех пленных и даже перебежчиков. У меня произошло с ним по этому поводу столкновение, но он лишь отшучивался и смеялся в ответ на мои нарекания. Однажды, когда мы с ним завтракали, он внезапно открыл дверь во двор, где уже болтались на веревках несколько повешенных.
- Это для улучшения аппетита, - сказал он.
Покровский не скупился на остроты вроде: «природа любит человека», «вид повешенного оживляет ландшафт» и т.п. Эта его бесчеловечность, особенно применяемая бессудно, была мне отвратительна. Его любимец, мерзавец и прохвост есаул Раздеришин, старался в амплуа палача угодить кровожадным инстинктам своего начальника и развращал казаков, привыкших в конце концов не ставить ни в грош человеческую жизнь. Это отнюдь не прошло бесследно и явилось впоследствии одной из причин неудачи Белого движения».
Кто же такой Покровский?
Генерал-лейтенант Покровский Виктор Леонидович (1889–1922 гг.) окончил Одесский кадетский корпус (1906 г.), Павловское военное училище (1908 г.). Участвовал в Первой мировой войне, летчик, штабс-капитан, командир 12-го армейского авиаотряда в 1917 г. В январе 1918 г. в чине капитана сформировал на Кубани добровольческий отряд, действовавший против революционных войск в районе Екатеринодара. 24 января (6 февраля) был произведен Войсковым атаманом Кубанского казачьего войска полковником А.П. Филимоновым в полковники и генерал-майоры и назначен командующим войсками Кубанского края. С 13 (26) февраля - командующий Кубанской армией. С июня - командир Кубанской конной бригады, в январе - начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии, затем (по август) - командир 1-го конного корпуса, позднее - командующий Кавказской армией ВСЮР. В мае 1920 г., не получив командной должности в Крыму у генерала Врангеля, эмигрировал. Убит 9 ноября 1922 г. в Болгарии в стычке с полицией.
Стоит отметить, что и сам А.Г. Шкуро мало чем отличался от Покровского. В ауле Тамбиевском, в семнадцати верстах от Кисловодска, Шкуро повесил восемьдесят комиссаров, в том числе и начальника штаба северно-кавказской Красной армии - Кноппе», - сообщила газета «Вольная Кубань».
Молодой артиллерийский офицер Добровольческой армии прапорщик Сергей Мамантов в своих мемуарах «Походы и кони» также упоминает об отношении к пленным: «Прикончили раненых и расстреляли пленных. В гражданскую войну редко берут в плен с обеих сторон. С первого взгляда это кажется жестокостью. Но ни у нас, ни у махновцев не было ни лазаретов, ни докторов, ни медикаментов. Мы едва могли лечить (плохо) своих раненых. Что прикажете делать с пленными? У нас не было ни тюрем, ни бюджета для их содержания. Отпустить? Они же опять возьмутся за оружие. Самое простое был расстрел. Конечно, были ненависть и месть за изуродованные трупы наших. К счастью, артиллерия считается техническим родом оружия и освобождена от производства расстрела, чему я был очень рад. В войне есть одно правило: не замечать крови и слез». И далее: «Кавалеристы добили раненых и ограбили трупы. Мы вернулись на наши квартиры. Как репрессия за изуродованные трупы был отдан приказ пленных не брать. И как на грех, никогда так много пленных не брали. Пленных приводили со всех сторон. И их расстреливали. Красные и не думали о сопротивлении, а бежали отдельными толпами и после первого залпа сдавались. Их расстреливали. А на смену вели уже другую партию. Должен отметить армянскую конную сотню. Их было человек триста, прекрасно обмундированных, на хороших лошадях. Появились они внезапно и так же внезапно исчезли. Никогда их ни раньше, ни после не видел и ни в одном бою не встречал. Да и по виду они были парадными, а не боевыми. Слишком сытые, слишком холеные. Армяне приняли живейшее участие в расстрелах. Они брали небольшую партию пленных и отпускали их, как бы не обращая на них внимания. Пленные мялись, потом тихонько шли к лесу, потом ускоряли шаг, потом пускались бежать. Тут-то армяне вскакивали на коней, гнались за ними и рубили. Говорили, что они отрезали уши, чтобы хвастаться убитыми «в бою». Но не могу утверждать, что армяне были хуже русских, - все были звери».
А это из «Воспоминаний сестры милосердия» Татьяны Александровны Варнек.
Описываемый эпизод относится ко времени боев в Таврии в 1920 г.: «Но в этот критический момент нас увидел какой-то офицер и сказал, что в нашем составе находятся пленные красноармейцы. Он сейчас же их привел к нам. Это были совсем молодые ребята, недавно мобилизованные. Мы страшно обрадовались и стали их расставлять у носилок, но пленные неохотно нас слушались и стали разбегаться. Все же после долгих усилий мы двинулись. Но не прошли и нескольких шагов, как пленные, один за другим, стали оставлять носилки и убегать. Надо сказать, что они были почти раздеты, и руки их коченели. Будь они тепло одеты, они бы не так убегали. Но мы этого не могли допустить: успеть на поезд надо было во что бы то ни стало. Мы буквально пришли в отчаяние: криками, пинками заставляли их снова идти. Справа была высокая насыпь с вагонами, так что туда трудно было убежать, поэтому мы пошли гуськом, левее носилок, и следили, чтобы никто не удрал. Колобова нашла ремень, размахивала им, а иногда и стегала. Шевякова била по физиономиям, я работала кулаками. Маленькая Константинова держала кулак под своим громадным платком, подскакивала и кричала: «Застрелю!» Доктор, держа в одной руке лошадь, другой размахивал над головами найденной им сломанной шашкой и тоже что-то кричал».
Трудно представить, что было бы с этими сестрами милосердия, попади они в плен к тем, кого они избивали. Невероятно. Но Татьяна Варнек сумела эвакуироваться и в дальнейшем проживала в Болгарии, Югославии, Франции, дважды была замужем.
Вернемся к дальнейшим событиям после соединения частей Донской армии с верхнедонскими казаками.
Утвердившись на Верхнем Дону, командование Донской армии стало оттирать руководителей восстания Кудинова и Сафонова от руководства повстанческими частями. Секретеву было приказано объединить в своих руках командование повстанческими частями и конной группой. В газетах, сводках о Кудинове и Сафонове стали умалчивать. В дальнейшем выше есаула Кудинов и Сафонов так и не поднялись. Как командиры дивизий, тем более - армий, они белых не удовлетворяли.
Конный же корпус Мамонтова в это время был двинут на Арчеду и 6 июня занял ее. Как всегда в руки попало большое количество пленных и трофеев. Было взято 4 бронепоезда, 10 орудий, 30 пулеметов, поездной состав с комиссарами и членами войскового трибунала, технический поезд с полным комплектом оборудования и личным составом из инженеров с высшим образованием, состав с с/х машинами, 500 пленных, освобождено 400 стариков-казаков заложников. За это Мамонтов получил благодарность от Главкома Деникина.
Уже 11 июня Мамонтов взял Дубовку. 11 июня Добровольческой армией был взят Харьков.
18 июня под натиском войск Кавказской армии Врангеля пал Царицын. Газеты провозгласили: «Павший Царицын – это восстановленная Россия». В плен было взято 16000 человек.
Советская власть к июню 1919 г. потеряла пространство протяженностью около 1200 верст и шириной около 250 верст, 260 орудий, 400 пулеметов, 10 бронепоездов, 36200 пленных, такое же число убитых и раненых.
Проходит дальнейшая реорганизация и усиление Донармии: было сформировано 4 Донских отдельных корпуса; артиллерия увеличилась до 56 легких и конных батарей (не считая прежних специальных артиллерийских формирований и 2 батарей Партизанского дивизиона); Донская бронепоездная железнодорожная бригада была разделена на 3 броневых железнодорожных полка (по 7 бронепоездов и 2 специальных бронепоезда тяжелой артиллерии) и количество бронепоездов продолжало увеличиваться; росло число бронеавтомобилей и т.д.
В составе Донской армии действовали «именные» бронепоезда: Атаман Богаевский, Атаман Каледин, Атаман Назаров, Атаман Орлов, Атаман Платов, Атаман Самсонов, Атаманец, Бузулук, Генерал Гусельщиков, Генерал Мамонтов, Гундоровец, Донской Баян, Ермак, Илья Муромец, Казак Землянухин, Князь Суворов, Митякинец, Партизан полковник Чернецов, Хопер, Генерал Бакланов.
Бронепоезд «Генерал Бакланов»
Успехи на фронте Донской армии вселяют радость. Новочеркасск ликует. В воскресенье 16 июня в Войсковом Кафедральном Соборе состоялась Божественная литургия и торжественный молебен по случаю освобождения Донской земли, как писали, от нашествия красных. После молебна состоялся церковный парад. Войска для парада выстраиваются от Атаманской улицы по Платовскому проспекту в порядке: Войсковой хор музыкантов, Атаманский конвой, строевая сотня Донского кадетского корпуса, пешая сотня Новочеркасского казачьего военного училища, 2 сотни 1-й Донской пластунской бригады, 2 сотни 2-й Донской стрелковой бригады, сотня 1-й Донской Добровольческой партизанской бригады, Новочеркасская студенческая отдельная сотня; на Соборной площади: конная сотня Новочеркасского казачьего военного училища, сотня Донского конно-туземного добровольческого дивизиона, батарея от частей Персиановского гарнизона. Командует парадом генерал-лейтенант Греков.
В 10 часов утра у здания Донского музея собираются должностные лица, уполномоченные принять Войсковые регалии. Регалий всего 46 единиц, начиная с далеких времен. Далее прошло шествие со всеми регалиями, которые население встречало рукоплесканиями. После парада состоялся обед в Атаманском дворце для всех участников парада. На параде и обеде присутствовали начальник Великобританской миссии генерал Холмен и сопровождающие его лица. На обеде Холмен выступил с речью на русском языке. Содержание речи вполне понятно - успехи, сотрудничество, помощь… Ведь в боях под Царицыном участвовали танки, пушки, самолеты, поставленные англичанами; участвовали и инструкторы: танкисты, летчики, артиллеристы.
Периодически проводятся смотры казачьих частей, убывающих на фронт. В связи с успехами на фронтах, 3 июня выходит приказ о демобилизации казаков некоторых возрастных групп, в связи с уборкой хлебов.
В летнее время уменьшилось количество людей, заболевших сыпным тифом. Под госпитали и лазареты для лечения больных занимались гимназии и другие учебные здания. В связи с этим Донской атаман А. Богаевский издает приказ о возобновлении учебной жизни.
По Дону от Калача до Ростова боевые столкновения больше не ведутся. Встал вопрос о возобновлении пароходного сообщения. И 9 июня пароходное сообщение от Калача до Ростова было открыто для перевозки пассажиров и грузов.
Газеты запестрели объявлениями о потребностях в рабочих руках. Начаты работы по частичной канализации города. Строительная комиссия по сооружению зданий Донского политехнического института им. А.М. Каледина искала специалистов по устройству дворовой канализации, установке водосточных труб, устройству цементно-бетонных цистерн с фильтрами для сбора дождевых вод, устройству тротуаров, планировке мест около механического павильона и др. работ. Требовалась прислуга. Работают фребелевские курсы по подготовке учительниц и воспитательниц детских садов и ясель. Нужны повара, фельдшера и фельдшерицы, не говоря уже о других специалистах. Но рабочих рук не хватало. Работоспособное население в своем большинстве было на фронте. Частично для работ привлекают пленных.
Городские власти призывают население к самодеятельности в торговле. Освобождают предпринимателей от всех разрешительных систем. В результате этой работы появился в продаже керосин, цена его понизилась с 8 руб. до 2 руб. за фунт, ожидалось его понижение до 1.30 руб. Правительственное закупочное бюро закупило заграничных товаров для армии и населения на сумму свыше 50 млн. руб. Закуплено 2 млн. коробок спичек по цене ниже рубля. Кровельного и сортового железа на 22 млн. руб. Ситец, мануфактура, гвозди, мыло, нефть, керосин.
Но есть и уклоняющиеся от службы. Тимофей Лабезный за попытку уклониться от мобилизации приговором Военно-полевого суда был приговорен к 35 ударам плетью. Тех, кто дезертировал, расстреливали. Были и другие нарушения. Например, хорунжий 32-го Донского пешего казачьего полка Тимофей Мельников, придя в офицерское общежитие, вступил в пререкания с комендантом общежития. Самовольно ложился на кровати других офицеров, пачкал их грязными сапогами. У продававшей девушки взял пирожок, но не расплатился, скрылся. Военно-полевым судом был разжалован в рядовые без перевода в другую часть. Разыскивался бывший интендант южной армии полковник Отрадецкий, обвиняемый по 5 статьям.
Но работает кабинет мадам Верры на Дворцовой улице, предлагавший услуги по уходу за лицом.
Забота о красоте лица оставалась насущной.
Войсковой тюремный инспектор объявляет о перевозке тяжестей силами заключенных, а также соревнование на поставку в Новочеркасскую тюрьму молока для заключенных. На месяц для заключенных требовалось 462 ведра.
Если мера объема «ведро» равна ≈12,3 литра, то молока было нужно более 5,5 тонн на месяц.
Тот же войсковой тюремный инспектор огласил о приеме заказов на изготовление и починку обуви, и шитье мужских костюмов из материалов заказчика по более низкой цене, чем в городе.
Деньги, зарабатываемые за это, шли на улучшение питания заключенных, ну а коррупция в те годы тоже была известна.
По приказу начальника гарнизона с 20 июня разрешено свободное хождение по городу в течение всех суток.
Столовая союза «Вдов и сирот» начала отпуск обедов.
В июне 1919 г. до Новочеркасска дошла весть о смерти в Петрограде художника Николая Никаноровича Дубовского, уроженца Новочеркасска, скончавшегося еще 15 февраля 1918 г.
Газета «Донские ведомости» опубликовала статью о нем. Отметим, Николай Никанорович Дубовской родился 5 декабря 1859 г. в Новочеркасске в казачьей семье. Его отец был войсковым старшиной. Он стал живописцем русской пейзажной школы рубежа XIX и XX веков, видным общественным деятелем, членом и впоследствии одним из руководителей Товарищества передвижников («Товарищество передвижных художественных выставок). Ниже приведена одна из картин Н.Н. Дубовского «Сумерки».
По-прежнему в городе продолжались грабежи, разбои. Искоренить это не удавалось.
Были и более отрадные вести. Управление Владикавказской жд. сообщила о продаже с аукциона в Ростове забытых в вагонах вещах. Вот неполный перечень предметов, выставляемых на продажу: пара брюк, подушка, 2 кальсон, 2 шубы казачьи, патронташ, сумки, полотенце, бритва, оселок, один башмак, мешок в нем: 3925 папирос1-го сорта, 1700 шт. высшего сорта, 1020 шт. 3-го сорта, чашка чайная, плащ брезентовый, кусок кожи, ридикюль кожаный, коробка пудры, седло, папка с фотографиями и т.п. Удивляет количество и объем забытых вещей, например, седло!
Возобновляются зрелища. Открывается оперетта.
В газетах появляются периодически статьи о городских делах.
Если количество дезертиров с фронта понемногу растет, то дети, наоборот, бегут на фронт. Прибиваются к полкам для несения службы. Особенно это характерно для кадетов Донского Александра ІІІ кадетского корпуса. Бегут кадеты, как старших, так и младших классов. Штаб Донской армии вынужден был издать категорический приказ о возвращении бежавших назад, в корпус.
Дошли в городе и до дел по решению семейных вопросов. Начались бракоразводные процессы. На женщин, заподозренных в измене, накладывалась епитимия, как в приведенной заметке, ни много, ни мало на 7 лет, и только после этого можно было ей вступить в повторный брак.
Прибывшие офицеры английской миссии являются желанными гостями в домах новочеркасской верхушки. Хадлстон Уильямсон, офицер английской военной миссии, описал свои впечатления от пребывания на Донской земле: «Обычно британские офицеры часто посещали одну семью по фамилии Абрамовы. Это были состоятельные банкиры. Мадам Абрамова немного говорила по-французски, а муж ее только по-русски, но две их юные дочери прекрасно изъяснялись по-английски. На одной из вечеринок я встретил Мусю и Алекса Смагиных. Алекс мелкий аристократ, был полковником уланского полка императрицы. Это был добродушный, улыбчивый, дородный, краснолицый человек сорока пяти лет, полный добрых намерений, но ленивый, слишком любящий вино и фактически не что иное, как жизнерадостное ничтожество. Жена его Муся, однако, была совсем иного типа человеком. Среднего роста, с каштановыми волосами и огромными глазами, она была моложе Алекса, красива, имела хорошую фигуру и красивые изящные руки и, прежде всего, была потрясающей личностью. Она безупречно говорила по-английски, еще маленькой девочкой училась в Англии и в Смольном институте – ведущем учебном заведении для русских девочек в Петрограде. Она также говорила на японском, которому выучилась, работая медсестрой на Востоке во время Русско-японской войны».
Далее он описывает общество, собравшееся на вечеринку: «В тот самый вечер собралась большая компания, она включала графа Безобразова, старого офицера конной гвардии, его супругу, одну из красивейших женщин российского придворного общества, а также жену атамана госпожу Богаевскую и ее дочь от первого брака; госпожу Пашкову, пользовавшуюся лорнетом и идеальной английской подчеркнутой медлительностью речи; сына ее Алекса – еще одного офицера конной гвардии, учившегося в Кембридже, а ныне – одного из наших офицеров связи; Елену Абрамову – никакого отношения к другим Абрамовым (однофамилица); Алексиса Аладьина – представителя Трудовой партии в Первой думе, о котором меня заранее предупредили в штабе; чиновников из Донского правительства, а также Рештовского, штабного офицера и его красавицу супругу, женщину с белоснежными волосами и девичьими чертами лица, неброско, но элегантно одетую в черное, казалось, что она будто сошла с какой-то французской картины XVIII века. Она свободно говорила по-французски, и мне повезло, что я оказался рядом с ней за ужином. Разговор носил ностальгический характер, и женщины вздыхали по красивым одеждам, которые теперь не только не достать, но они вообще за пределами финансовых возможностей. Возможно, Муся Смагина имела чуть больше, чем хотела изобразить, и хотя она и ее подруги иногда пытались заштопать одежду, у них это не всегда хорошо получалось. В прежние времена они всегда пользовались для этого услугами швей, но сейчас уже не могли себе этого позволить, поскольку им пришлось продать почти все, что имели, чтобы хотя бы прокормиться.
Все, однако, были удивительно оживленными, но иногда вдруг в разговоре возникали странные паузы, поспешно заполняемые мимолетной улыбкой, которая демонстрировала, как резко для большинства из гостей изменились обстоятельства. Их мысли были полны надежд и страхов, но все отчаянно старались не досаждать этим окружающим, а поэтому всегда тему для разговора меняли тостом «На Москву!» или «Быть в Москве к Рождеству!». Большинство вечеринок представляли собой только чаепитие или ужины, где находился любитель-гитарист, который перемежал беседу аккордом и несколькими строчками из некоторых наиболее популярных русских цыганских или народных песен.
«Очи черные», которые мы все знали, были самыми популярными, как и «Песня о Стеньке Разине», симпатичная баллада, ставшая у британцев особенно известной…
Время от времени эти вечеринки проводились в небольших симпатичных ресторанах, украшенных гобеленами и коврами и, учитывая, что дело происходило в Новочеркасске, удивительным количеством разнородных изделий из серебра и платины. Там всегда было очень много офицеров с женщинами, причем большинство из них были старшими офицерами, у которых не было нехватки в свободном времени. Иногда танцевали мазурку или контрданс, но, хотя эти танцы были весьма привлекательными, мне они не очень по нраву. Тем не менее время от времени я танцевал польку или венский вальс, и мои партнерши всегда выказывали удовлетворение, хотя я был уверен, что должен научить кого-нибудь танцевать тустеп.
Чтобы рассчитаться за угощение, надо было отдать целые катушки бумажных денег, большая часть которых была в значительной степени обесценена. Тут были рубли Керенского, рубли Романова и деникинские рубли, и все это напечатано различными правительствами, но в большинстве своем эти ассигнации были столь обесцененными, что становилось сложно разменять их, и люди уже стали предпочитать этому бартер. Ужин стоил примерно 160 рублей, но, если до войны рубль шел по курсу 10 к 1 английскому фунту, то с тех пор курс подскакивал до 40, а потом до 80 и, наконец, до 165, требовалась огромная куча, чтобы уплатить по счету, особенно если устраивалась вечеринка. В этих ресторанах напитки были чуть крепче чая из самовара, и ностальгия вместе с крымским вином продолжали работать друг на друга по порочному кругу, так что тосты – причем всегда включавшие «На Москву!» – выпивались все быстрее и быстрее, а музыка от бренчащих балалаек и украшенных лентами аккордеонов становилась все громче и назойливей. И неизменно более молодые участники вечеринки в конце концов теряли контроль над собой».
Так в основном проводила время новочеркасскакя знать, и знать, бежавшая из других городов России. Они ведь находились далеко от фронта.
Далее Хадлстон отмечал: «На каждой вечеринке, которую я посещал, я всегда чувствовал, что за мной ухаживает самый лучший хозяин в мире, который из кожи вон лезет, чтобы оказать мне честь. В этом русские превзошли всех, они даже на мелководье постараются утонуть, чтобы доставить вам удовольствие. Всегда предлагалось самое лучшее, и мне пришлось проявлять огромный такт. Как и Кейс, я понял, что, если я не готов пить столько же, сколько и мои компаньоны, я вряд ли заслужу у них уважение или добьюсь нужного сотрудничества в работе, а потому взял за правило стараться изо всех сил на первой встрече вести себя так, как требуют обычаи, а потом, доказав свои способности, находить оправдания в последующих случаях. А иначе я мог вообще никогда не приходить в себя. Кроме частных вечеринок нас также приглашали на немыслимое количество официальных банкетов, первый и самый впечатляющий из которых был устроен для нас атаманом и штабом Донской армии в зале атаманского дворца, буквально рядом с комнатой, где застрелился Каледин.
Охрана была взята из казачьего полка личной охраны усопшего царя, остатки которой были влиты в Донскую казачью армию, и, когда мы появились, какое-то время продолжали подъезжать экипажи. Гости в ослепительных мундирах, усеянных наградами и блистающих драгоценностями, эполетами, бриллиантовыми эфесами сабель и начищенными до блеска сапогами, когда мы вошли в зал, с любопытством уставились на наши однообразные цвета хаки куртки и отсутствие какой-либо рисовки с нашей стороны. На банкете присутствовало примерно сто пятьдесят генералов, штабных и полковых офицеров, некоторые из них были выходцами из самых высоких кругов московского и петроградского общества; члены Думы; правительственные чиновники и высокие церковные особы с самим епископом православной церкви – тоже в полном облачении! – чтобы произнести благословение.
Первые полчаса или около этого ушли на поедание «закусок» – что было едой само по себе, – стоя вокруг большого стола в отдельной комнате. В эту комнату были допущены только самые важные гости, и на каждое дружеское приветствие полагалось отвечать вездесущей рюмкой водки. На столе была икра всех сортов, редиска и масло, горячие ломтики нежной баранины с капустой и морковью, почки, блины и горячая картошка, политая белым соусом… Я оказался по левую руку от атамана, который сидел во главе одного из столов, справа от него находился Сидорин, а по мою левую руку сидел Ангус Кемпбелл на случай, если понадобится что-нибудь переводить. Других британских офицеров рассадили по всему залу, и у каждого под рукой имелся переводчик. В конце зала для хорового исполнения молитвы располагался казачий хор из собора, состоявший примерно из шестидесяти мужчин и женщин в длинных синих стихарях с серебряными кушаками и каймой. Без какого-либо оркестрового сопровождения они исполнили старинные русские народные песни, казачьи мелодии и мотивы народных танцев, которые они пели с потрясающей энергией и при изумительном чувстве ритма.
Мысль о необходимости отвечать на официальные тосты при таких впечатляющих обстоятельствах совершенно портила мне аппетит, и я с трудом улавливал вкус еды, которую стали подносить… Атаман начал вступительное слово с приветствия и закончил тостом за здоровье короля Георга и британской миссии. Этот тост был встречен бурным энтузиазмом, и при этом в знак уважения извлекались сабли, и ими салютовали, а также было очень много одобрительных возгласов и аплодисментов, длившихся в течение нескольких минут. Я с волнением поднялся со своего места для ответного тоста, стоя в этом огромном зале дворца казачьего атамана со стенами, увешанными портретами предыдущих донских атаманов, и этой величественной хрустальной, ослепительно сияющей люстрой. Обведя взором длинный стол, я увидел всевозможные мундиры, генералов штаба, казаков с Кавказа и Терека, бывших императорских офицеров-кавалергардов, офицеров фронтовых полков, священников, британцев в их куртках-хаки и в самом дальнем конце – хор в сине-серебряных одеждах.
Все взгляды были устремлены на меня, и что за странной показалась мне эта череда голов, когда я взглянул на нее! Коротко подстриженные волосы, увенчивающие лица с черными и коричневыми бородами, выражающими нечто вроде симпатизирующего терпения к выходкам нескольких полных энтузиазма представителей Британии, которые в самом деле полагали, что смогут реорганизовать и перевооружить Вооруженные Силы Юга России за какие-то несколько недель. Большинство этих людей при старом режиме находились на больших командных и официальных постах и не были казаками, и среди них всех все еще жило ощущение – многие были офицерами уланского полка императрицы или кавалергардов, – что казаки были ниже их по достоинствам, пограничная охрана империи, которая призвана делать грязную работу для столицы. Первоначально эти офицеры лишь присоединились к донским крестьянам из-за ненависти к красным либо из-за того, что они устраивали против большевиков в Москве или Санкт-Петербурге, и все еще существовал какой-то элемент снобизма. Скромный командир батареи вроде меня обычно не удостаивался ими особого почета… наши совместные с Кемпбеллом усилия были восприняты с радостным оживлением и новыми тостами за здоровье. Исполнили британский национальный гимн, гимн донских казаков и конечно же «Долог путь до Типперери», а за этим последовали речи епископа, генерала Коновалова, первоклассного кавалерийского генерала из 2-й дивизии, и других, которые желали сказать что-то доброе о нас. Между речами хор пел русские песни.
К тому времени многие гости стали весьма шумными, и примерно к полуночи некоторых из самых безрассудных гуляк с трудом отправили по домам, а дальние столы убрали, чтобы освободить половину зала. Некоторые из девушек хора сняли свои стихари и, подбадриваемые остальными, продемонстрировали образцы русского танца, а четыре солдата из Кавказского кавалерийского полка станцевали знаменитую лезгинку, кавказский национальный танец. Это были бородатые головорезы в длиннополых красно-коричневых шинелях или черкесках с золотыми газырями на груди, инкрустированными саблями и кинжалами, и в высоких сапогах с плоскими каблуками. Они танцевали под аккордеоны, скрипки и балалайки, и, когда ритм музыки становился все быстрее и быстрее, они проделывали экстраординарные трюки со своими острыми, как бритва, кинжалами, когда схватывались друг с другом, держа кинжалы в зубах, или балансировали ими, держа сзади на шее, а присутствовавшие зрители отбивали такт, хлопали и пели. Музыка завершилась бурными тостами «Рождество в Москве!», все стучали кулаками по столу и одобрительно шумели, и я выбрался оттуда, когда уже рассвело».
Так жил Новочеркасск. Казалось, что все хорошо, но чувствуется, что это пир во время чумы. Изысканное общество далеко от жизни, которая вне стен дворца атамана. Но и они чувствуют приближение конца.
На этом остановимся. Продолжение следует. Все даты по старому стилю.
Фотографии и другой изобразительный материал из общедоступных источников.
Ю. Парамонов
Источники
И.М. Калинин. Русская Вандея. П.С. Махров. В Белой армии генерала Деникина. Хадлстон Уильямсон. Прощание с Доном. И. Шап. Крюков и защитники Дона на британских фотографиях 1919 г. А.Г. Шкуро. Записки белого партизана. В. Д. Матасов. Белое движение. А.И. Деникин. Очерки русской смуты. П.Н. Врангель. Воспоминания, 1916-1920. С.И. Мамантов. Походы и кони. И.А. Поляков. Донские казаки в борьбе с большевиками. В. фон Дрейер. Крестный путь во имя Родины. Г.Н.Раковский. В стане белых А.В. Венков. Вешенское восстание. А.В. Туркул. Дроздовцы в огне. А.В. Голубинцев. Казачья Вандея. А.С. Лукомский. Воспоминания генерала А.С. Лукомского. Донская армия в борьбе с большевиками. Кудинов Павел. Восстание Верхнедонцев в 1919 году. Директивы Красной армии 1917-1922 гг. С.М. Буденный. Пройденный путь. А.И. Егоров. Разгром Деникина. В. Антонов-Овсеенко. Записки о гражданской войне. Газета «Донские ведомости» за 1919 г. М.А. Шолохов. Тихий Дон. Википедия
